Болезнь на время оставляет некоторых прокаженных. Тогда они уже не опасны для окружающих. Таким больным разрешают вернуться домой, однако многие из них просят оставить их на острове.
В былые дни ремесла на Роббене всячески поощрялись; прокаженным разрешалось строить себе отдельные хижины, если им этого хотелось. На острове для такого строительства было достаточно материала — выброшенные морем останки погибших кораблей. Прокаженные гуляли до десяти вечера, после чего всех их обязывали возвращаться в больничные палаты или каморки-кубрики, то есть отгороженные закутки в общих барачных спальнях.
И все же жизнь их была в целом довольно однообразной; некоторые признавались, что тоска по дому действует более разрушительно, чем сама болезнь. Больные-крестьяне — а таких здесь большинство — никак не могли понять, почему им не разрешают здесь заниматься сельским хозяйством.
На острове существовал специальный полицейский отряд из двадцати человек, в обязанности которого входило: днем следить за порядком в бараках, а ночью патрулировать берега, скалы и отмели. Но, несмотря на бдительность полицейских, прокаженные время от времени убегали. Труднее всего было построить лодку так, чтобы не выдать своих планов. Остров Роббен — не Алькатрас[4], и у каждого из его обитателей всегда был реальный шанс незаметно спустить на воду лодку и темной ночью добраться до пустынного материкового побережья в четырех милях от острова. Но беглецов после кропотливого многонедельного труда, потраченного на сбор и обработку плавника — остатков кораблекрушений — и припрятывание кусков брезента и парусины, обнаруживали и вылавливали.
Так, однажды четверо прокаженных, приложив бездну труда, построили себе дозволенную законом хижину, но с тайным подкопом. Они спокойно работали, и никто ни о чем не догадывался до тех пор, пока один из них не совершил роковой ошибки, похваставшись своим «изобретением» перед кем-то из непосвященных. Полиция вскоре узнала про тайник.
Трое молодых прокаженных, умевших, очевидно, держать язык за зубами, каждый день ходили ловить рыбу к северному берегу скалистого острова. Он охранялся не так тщательно, как другие пологие берега, ибо считалось, что отсюда выйти в море почти невозможно. Пока один молодой человек ловил рыбу, зорко посматривая вокруг, двое других строили коракль[5] из дерева и брезента. Каждый раз после «рыбной ловли» они зарывали свое утлое суденышко в песок. Это повторялось до тех пор, пока его окончательно не подготовили к выходу в море.
Терпеливо ждали беглецы той редкой ночи, какая случается раза три в год, когда океан спокоен, а поверхность его гладка, как озеро. И вот такая ночь наступила. Они выбрались из «кубриков», благополучно прошли мимо стражи и столкнули свой коракль на воду.
Первый парень, пытаясь забраться в лодку, поскользнулся на валуне и упал в воду. Пока товарищи спасали его, коракль отнесло в море. Все трое незамеченными возвратились в бараки, но пострадавшему потребовалась срочная медицинская помощь. Своих товарищем он не выдал, но весь остров уже знал о неудавшейся попытке к бегству.
Во время моего первого визита на остров Роббен его посетил высокопоставленный чиновник с материка, чтобы осмотреть выставку изделий прокаженных. Ему представили многих чудаков, в том числе и неисправимых беглецов. Одного из них звали Джеймс Уолш. Он смастерил лодку, но был пойман полицией. Однако Джеймс сумел снова овладеть ею, прежде чем лодка была уничтожена, и благополучно добрался до материка. Он успел вдохнуть воздух свободы, прежде чем был пойман и возвращен обратно на Роббен. Уолша отпустили после тридцати лет пребывания на острове прокаженных, когда выяснилось, что он никогда и не болел проказой, а его жизнь здесь — «всего лишь» трагический результат ошибочного диагноза.
Бывший офицер прославленного Британского полка, в котором он прослужил восемнадцать лет, представил на выставку цветы, которые выращивал с завидным постоянством, несмотря на все чинимые ему препятствия. Армейская дисциплина укоренилась в нем настолько сильно, что этот прокаженный ни разу даже не пытался бежать.
Героем среди беглецов-прокаженных в годы моей юности считался один молодой фермер, который сумел покинуть остров самым простейшим способом. Его привезли с огромной бородой, что делало фермера хорошо известным на Роббене. В тот день, когда пароходик должен был совершить очередной рейс на материк, он сбрил бороду, преспокойно пришел на пристань, смешался с толпой пассажиров и отчалил с ними, не возбудив ни у кого ни малейшего подозрения. Фермер пробыл на родине полгода, прежде чем полиция обнаружила его и снова препроводила на остров.
Двое заключенных, один местный по имени Солидеди, другой белый — некто Бранд, бежали ночью из тюрьмы, добрались до пристани и, вооружившись ломами, стали угрожать часовому, требуя, чтобы он не мешал им снять со шлюпбалки шлюпку... Им удалось бежать на материк. Там Солидеди кого-то убил и ограбил — и его повесили в Кейптауне. Бранда поймали и вернули на остров. Часовой, которого оштрафовали за халатность на пять фунтов, говорил мне потом, что он еще легко отделался — те двое вполне могли бы раскроить ему череп.
Несколько позже объявили о побеге заключенного по имени Ян Христиан. Следов его исчезновения обнаружено не было, и власти организовали поисковый отряд из полицейских, к которым присоединились все служащие поселенцы острова. Они, выстроившись цепочкой, прочесали весь Роббен с одного берега до другого, но безуспешно. Казалось, беглец провел всех. Однако в конце концов он был все же обнаружен... в канализационном люке на территории женской секции лепрозория. Женщины там прятали его и даже кормили.
В 80-х годах XIX века прокаженные содержались на острове в ужасающих условиях. Многочисленные жалобы, обращенные к властям, не давали почти никакого результата. Однажды ночью островитяне подожгли свои жалкие лачуги, заставив таким образом администрацию построить новые жилища. О кошмарной жизни прокаженных в те времена рассказал мне один документ отчет санитарного врача, датированный 1881 годом:
«Я увидел здесь несчастных, ютящихся в конурах худших, чем собачьи. В длинном, низком, покрытом тростниковой соломой сарае набито свыше сорока человек прокаженных; большинство из них не имеет возможности даже подняться со своих лежанок, чтобы выбраться на воздух. Они сгорят заживо, если тростниковая кровля вдруг загорится. Здесь содержатся вместе и черные, и метисы, и белые. Женщин нет».
Сцена, достойная Гран Гиньоля[6], произошла в лепрозории острова Роббен. История достоверная. Я читал о ней в официальных отчетах. На остров прибыла специальная комиссия, чтобы рассмотреть жалобы прокаженных: призывы к людскому состраданию существ, которые мечтают только об одном излечиться от проказы и вернуться домой, — мольбы несчастных, доведенных до отчаяния длительным изгнанием. Хотя проказа и передается только при непосредственном контакте, больным не разрешили приблизиться даже к столу, за которым сидела комиссия. Между ропщущими людьми и столом тесно стояла охрана.
