— Нельзя так. Ты то бежишь впереди всех, то отстаешь. Надо ступать легко и, как бы ни было медленно, — главное, чтобы равномерно.
Я киваю и прибавляю шаг.
Наша площадка для палаток чуть выше Намче-Базара. Ни деревца. Ограниченное камнями поле. Яки и шерпы с палатками и едой еще не подошли, Я раскрываю зонтик и вижу, что все поле покрыто зонтиками. Я не один — это успокаивает. Высота 3500 самая большая в моей жизни. До этого я поднимался на шпиль Петропавловской крепости, чтобы вблизи увидеть ангела. Это тоже было путешествие не из легких. Но там хоть ангел был рядом, а сейчас до него тысячи километров, да он, верно, и забыл меня.
Сверху видны улицы Намче-Базара, вернее, проходы между домами, достаточные для того, чтобы разойтись двум якам с поклажей. Дома, как и поля, располагаются на террасах, и сверху видно, как бегают пацаны, как женщины идут через двор с дровами для очага.
В центре селения двухэтажные дома, сложенные из камня или деревянные. Первые этажи занимают лавки; их немного, но они набиты товаром. Здесь вы можете подобрать самое современное снаряжение для альпинистов: кошки, рюкзаки, пуховые куртки, ботинки, беседки для обвязки — словом, все. Здесь же можно купить изделия из шерсти яков: шапки, свитера, домотканые ковры. Шерсть здесь не красят, и поэтому все узоры черно-белые, браслеты из серебра и «серебра», колечки, всяческие тибетские украшения и безделушки, колокольчики для яков, ножи кхукри и еще тысячи предметов.
Не обязательно покупать, можно поменять все равно что на что угодно. Хозяева лавочки, мне кажется, развлекаются своим ремеслом. Тут я вспомнил, как однажды в Самарканде мы с группой спелеолога Геннадия Пантюхина пошли на базар, чтобы купить для экспедиции фруктов. Бородатый старик сидел подвернув под себя ноги в мягких сапогах. Перед ним стоял мешок с яблоками.
— Почем? — спросил Гена. Старик ответил. Цена была приемлема. — Сколько тут у тебя килограммов?
Старик ответил. Пантюхин протянул деньги и взвалил на себя мешок, но дед вцепился в него:
— Забирай свои деньги! — закричал он. — Я тебе сразу все продам, чем целый день на базаре заниматься буду?
Я выменивал нож кхукри часа полтора. Мы и смеялись и ругались. Продавец хотел, чтобы я ему дал пленку, а она мне самому была нужна. Я ему предлагал свой нож (хороший, между прочим), но он не соглашался.
Наконец игра утомила нас обоих, я попрощался, пересмотрев все музейные редкости лавки, и вышел. На углу хозяин догнал меня, и обмен состоялся. Он развел руками и улыбнулся, а потом пошел в свою лавку.
С этим самым кхукри в руках я шел ло Намче-Базару, когда увидел своих знакомых Софию и Дэвида — «переводчика». Мы стояли под гималайским небом и говорили о жизни, о радости встречи с хорошим человеком, о том, сколь обаятельны и трудолюбивы шерпы, о красоте этих суровых и чистых мест, о стремлении всех добрых людей независимо от национальности, веры и принадлежности к социальной системе дружить, мы говорили о любви, о друзьях, о Георгии, Мише, Леване, о Толе, о мужчинах и женщинах, без которых трудно, невозможно было бы жить, о мире мы говорили, о большом мире, и Дэвид переводил, и разговор был долог, он занял целую фразу, целую искреннюю улыбку и целое рукопожатие.
Я возвращался в наш лагерь на гору и чувствовал себя легко и очень спокойно. Ленинградские альпинисты Юра Разумов и Сережа Ларионов встретили меня у каменной ограды.
— Тут наши ребята — передовой отряд с грузами. Леня Трощиненко. Киношники. Они нас ждут вечером на маленький праздник, который устраивают работавшие с нашими ребятами шерпы экспедиции в честь успеха экспедиции. Мы пойдем раньше, а ты найдешь сверху дом, крытый железом. Это дом…
Это был дом дяди нашего сирдара — бригадира высотных носильщиков Пембы Норбу. Хорошего достатка шерпский дом. На первом этаже — хранилище для зерна и припасов, свободное место занимают баулы и пластмассовые бочки нашей экспедиции, рядом место, где обычно располагается домашний скот — яки, козы, овцы, — тоже забито экспедиционной поклажей. Широкая деревянная лестница ведет на второй этаж. Никто не вышел на мои громкие шаги. Да, вероятно, никто и не слышал, как я вошел, потому что весь дом оглашала довольно громкая монотонная песня и нестройный, но ритмичный топот. Я открыл дверь и очутился в очень большой комнате, освещенной ярким светом керосиновой лампы. Она висела под потолком и освещала в добрых сто пятьдесят свечей сидящих у застекленного окна на скамейке моих добрых спутников и четырех шерпов, обнявшихся и танцующих под аккомпанемент собственной песни, кинооператора Диму Коваленко, спящего на раскладушке под пуховым спальником, и двух крыс, умывающихся среди гигантских медных котлов и чанов совершенно как домашние кошки.
— Вот этот человек знаком с Геной Пантюхиным, он лазил с ним в пещеры, с братом Славика, — представил меня Лене Трощиненко Сережа Ларионов.
Я был и со Славиком тоже знаком. Когда-то давно, еще учась в Ленинградском университете, Гена Пантюхин позвал меня снимать кино про крымскую пещеру Кызыл-Кобу. Две недели мы ползали под землей, таская на себе аппаратуру и тяжелейший авиационный аккумулятор с посадочной фарой для освещения. Никто из моих спутников не подозревал, что я впервые видел кинокамеру. Пленку проявили на ленинградском телевидении и, увидев на негативе, что изображения мало, а темноты много — определили в брак и смыли. Гена был начальником «киноэкспедиции», а Славик, его младший брат, таскал аккумулятор. Старший Пантюхин и по сей день один из сильнейших наших спелеологов, человек отчаянный и непримиримый, если дело касается сохранности пещер. Славик стал скалолазом, и отличным; много раз очертя голову лазил в пещеры и горы, выручая легкомысленных туристов, и погиб сам во время спасательной операции.
Знакомство с Пантюхиным было хорошей рекомендацией для Трощиненко, меня посадили за стол. Шерпы и Воскобойников, улыбаясь, продолжали петь и танцевать. Из соседней комнаты вышла бабушка Пембы с черным, орнаментированным латунными полосками кувшином, наполненным чангом… Песня моментально прекратилась. Наванг взял чашку, бабушка налила в нее мутно-белую жидкость, и он, чинно придерживая левой рукой локоть (совсем как у нас в Средней Азии в знак уважения), пустил чашку по кругу,
— Они празднуют удачное завершение наших дел. Двое из них раньше бывали на Эвересте, один участвовал в шести экспедициях, а Наванг — самый маленький из них — был ближе всех к вершине.
— Как высоко он поднялся?
— Чуть выше третьего лагеря — семь восемьсот.
А дальше не смог. Да, Наванг?
Наванг улыбнулся и кивнул. Пемба, похожий на Робинзонова Пятницу (хотя имя его по-шерпски значит суббота), одетого в брюки «Адидас» и жилетку с гербом СССР, подставил чашку под бабушкин сосуд, и круговой ее путь повторился.
