— Они празднуют удачное завершение наших дел. Двое из них раньше бывали на Эвересте, один участвовал в шести экспедициях, а Наванг — самый маленький из них — был ближе всех к вершине.
— Как высоко он поднялся?
— Чуть выше третьего лагеря — семь восемьсот.
А дальше не смог. Да, Наванг?
Наванг улыбнулся и кивнул. Пемба, похожий на Робинзонова Пятницу (хотя имя его по-шерпски значит суббота), одетого в брюки «Адидас» и жилетку с гербом СССР, подставил чашку под бабушкин сосуд, и круговой ее путь повторился.
— Давайте выпьем, ребята, — обратился Леня к нам и шерпам, — за то, что все живы.
Шерлы встали полукругом и запели протяжно, но весело, шаркая кедами в такт песни. Некоторые из них двигались уже не очень уверенно.
Я подумал, что это действительно главное. В конечном счете, альпинизм не война, и не надо умирать на Горе, если можно выжить.
Философскую беседу, начавшуюся было за чашкой чанга, прервало появление высокого худого человека, заросшего бородой. Он быстро прошел к столу и потер руки, как это делают, когда с мороза входят в комнату и видят накрытый стол. '«Значит, так…» — говорят обычно в таких случаях.
— Значит, так, — сказал человек, повисая над низеньким столом, — за успех экспедиции и будущего фильма! Ты из Москвы? Ага! Хорошо? Хорошо!
Сейчас я столько дел провернул! Ты закусывай.
Дима пленку перепаковал? Ага! Хорошо? Хорошо!
Ну, я пошел спать…
Валентин Венделовский, режиссер «Леннауч-фильма», быстро чего-то смел со стола и через минуту спал рядом с оператором.
— За то, что все живы, — повторил Трощиненко, — это — главный успех.
Воскобойников в перерыве между песнями громко говорил с шерпами по-русски. Они кивали головами и даже что-то по-русски отвечали.
Володя с ними разговаривает свободно. Вообще он молодец. Он их приучил готовить так, что вполне можно было есть. Вкусно даже. На кухне шерпы-повара в белых халатах ходили.
Вообще все молодцы, — говорили Саша, Юра,
Сережа и я сидящему с гитарой Трощиненко, танцу ющему с шерлами Воскобойникову и спящим Венде ловскому с Коваленко, имея в виду всю экспедицию,
— Молодцы… А ведь все было на грани…
Бабушка принесла чанг, и чашки опять поплыли по кругу.
На грани… Здесь, в Гималаях, каждое восхождение — это ходьба по ребру. С одной стороны — солнце и жизнь, с другой — мрак и вечный холод. Сколько замечательно организованных и продуманных экспедиций заканчивалось трагически, сколько достижений было омрачено… Невозможна предусмотреть все на пути, по которому еще никто не ходил. На улице было темно и тихо. Лишь шелестели на легком ветру молитвенные знамена. Намче-Базар спал…
После Намче-Базара тропа пошла по левому склону горы высоко над рекой. Яков на тропе стало больше. Появились вдоль дороги лиловые ирисы, нежные, на очень коротких стебельках. Дорога медленно уходила вниз, и вдруг за поворотом открылось преддверие рая. Во всяком случае, мне показалось, что место пребывания, первоначально определенное богом человеку, не было бы оскорблено сравнением с открывшимся пейзажем. Белые и розовые деревья цветущих рододендронов на склоне зеленой горы с алыми от цветов кустами, пенно-белая река, в тихих местах словно отлитая из изумруда, лиловый туман, переходящий в густо синее небо, на фоне которого сверкают ослепительно белым снегом вершины ближних гор, а в качестве задника для всей этой картины использованы Сагарматха со снежным флагом за вершиной и островерхая Лхоцзе.
И действующие лица под стать всей этой красоте. Носильщик в недлинной, до середины бедра, белой куртке-рубахе с корзиной, крытой малиновым платком, мальчик в, пиджаке и кепке с двумя полосатыми мешками через плечо и стайка пестро одетых шерпани, босых и быстрых, с открытыми, добрыми кареглазыми лицами.
Дальше идти не было ни смысла, ни сил. Жить надо было здесь столько времени, сколько будет длиться эта красота. Я бы согласился превратиться после смерти в камень на этой дороге в соответствии с верой шерпов, но не скоро, если можно. А пока я лег в тени ярко-розового рододендрона, на расстоянии вытянутой руки цвели коротенькие ирисы и еще какие-то белые шарики с твердыми глянцевыми листьями. В небе парила большая птица, как жаль, что я не знаю, как ее зовут и как зовут шарики, цветущие рядом со мной, и как зовут маленькие голубые цветочки под Москвой…
Почему мы так не уважаем мир, в котором должны жить, что даже не можем обратиться к нему по-человечески? Господи, каким только мусором не забивали нам голову учителя! Что, какая часть из того, чем мучили нас и чем мучают теперь наших детей, сгодилась нам в жизни для дела, любви, радости?..
Хорошо, что вы знаете, что такое горы, и я знаю, а то бы не объяснить. «Большая куча камней» или «монолитный камень огромной величины». А воздух, а снег, а цветы?..
Пора вставать из-под рододендрона, нахлобучивать вязаную шапку, потому что уши обгорели на солнце и превратились в лохмотья, и — вперед, навстречу нашим доблестным победителям. Еще остановимся у деревеньки Кхумджунг, посмотрим на маленький базар, на котором никто ничего не покупает, а продают всякую тибетскую рукодельную красоту, и — вперед.
Встреча на тропе была радостной, но не такой, чтобы о ней можно было написать, что обе стороны только ее и ждали. Альпинисты шли группками и были настолько загоревшими, похудевшими и обросшими бородами, что никак не соответствовали своим фотографическим оригиналам. Наши ребята дали им свежие газеты, и оператор со всеми фотографами тут же стал их снимать — «как герои читают газету, где о них написано». Мистер Бикрим, помня, какие затруднения испытывал наш киношник во время съемок читающих шерпани, бросился к Иванову и показал, как надо делать головой во время чтения. На тропе возникла сумятица, в которой чернобородый красавец в белой рубашке с красным платком на шее весело и нагло сказал:
— Ну, шо вы тут столпылысь? От дела: где наши — там очередь, хоть в гастрономе, хоть в Гималаях…
Поскольку Туркевич заметил насчет очереди точно, будем ее соблюдать и опишем команду по порядку. Я буду описывать внешний вид, а краткую характеристику им даст Анатолий Георгиевич Овчинников. Он тоже встретился нам на тропе, как и Евгений Игоревич Тамм. Тамм был в армейского типа рубашке и штанах гольф, выглядел весело и на вопросы журналистов отвечал хорошо и подробно, приблизительно так:
— Спасибо, спасибо! Ну что там в Москве?
Столь же содержательна была беседа с Овчинниковым, одетым в киргизскую шапку и что-то зеленовато-студотрядовское.
