— Какую опять надрезку?
— А эти самые слова: Т. Н. Ф. значит торговый, неквадратный, фамильный; или: Т. К. Ц. торговый, квадратный, цветочный. А то еще есть: Т. Н. Ф. Х. торговый, неквадратный, фамильный, хунмы. Ну, поставят нумера, литеры — кому чай принадлежит: вас например, купца, собственника чая, зовут Матвей Захарович, по фамилии Бурлаков, ну и поставят: М. З. Б. Вот как все это сделают, купец пошлину заплатит — и с Богом! А на это, мало-мало, надо два дня.
— Кто же это зашивает чай в кожи и надрезывает: таможня что ли?
— Нет, на этот раз у нас есть своя артель городская, из мещанства, человек во сто. Это уж все в ее руках. Она одна только и ширит.
— Ну, спасибо вам: хотя немного вы меня познакомили с делом. А то я точно слепой или с завязанными глазами.
— А вот поживете, государь мой, еще много кое-чего узнаете.
— А что еще такое?
— Узнаете после, — таинственно сказал хозяин, уходя отдать приказание запрячь лошадь.
Я поехал в Кяхту. Начиная от таможни, по большой улице Троицкосавска, до торговой слободы Кяхты, дорога идет по шоссе, сооруженном на капиталы кяхтинского общества. С правой стороны, при выезде из города, видны горы, поросшие чахлым кустарником и отчасти хвойным лесом, налево — песчаная местность, по которой пробирается едва заметная речонка Кяхта; далее за ней видны голые остроконечные сопки, длинной цепью вытянувшиеся по границе Монголии.
У шлагбаума, при въезде в торговую слободу, таможенные надсмотрщики осмотрели мой экипаж и не совсем деликатно ощупали мои карманы. Один из них оказался даже знакомый человек: он был из числа тех кустодий, которые осматривали мой чемодан при въезде в г. Троицкосавск. Получив от меня билетик, данный из канцелярии градоначальника, на право проезда в торговую слободу, и удостоверившись, что со мной нет запрещенного золота и серебра, досмотрщики подняли шлагбаум, и я въехал в торговую слободу.
Первое, что поразило меня — это необыкновенная чистота и как будто новизна постройки. Дома, крыши, заборы казались только что выкрашенными. Высокая каменная церковь красовалась на возвышенном месте; вызолоченные кресты на ее пяти главах, скромная и в то же время грандиозная архитектура останавливали взгляд каждого, в первый раз приезжающего в Кяхту. Удивительная чистота, в которой вообще содержится маленькая, трехуличная Кяхта, располагает к ней заезжего. Саженях в ста от заставы стали показываться китайские фигурные крыши соседнего города Маймайтчина. Высокая башня с раскрашенными драконами, сидящими на ней, высокие столбы с золотыми вверху шарами, все это производило новое впечатление, увеличивавшееся сильнее при встрече с китайцами, расхаживавшими по улицам торговой слободы.
Они ходили толпами в своих длиннополых халатах, сверху которых надеты были курмы (род дамской кофты), на голове кругловатая шляпа, с высоко и круто загнутыми кверху полями, и красная шелковая кисточка покрывала всю верхушку на ней. Китайцы все были в одинаковом костюме. По длинным косам я сначала принял их за женщин, и убедился в своей ошибке только тогда, когда увидел у некоторых из обладателей кос большие, черные, опущенные книзу усы.
— Здраству, плиятер! Нова люди, здраству! — кричали они мне вслед.
Я приехал к одному из старшин торгующего в Кяхте купечества и, входя в комнату, увидел опять китайцев, сидевших в зале с коротенькими трубками в зубах. В комнате было дымно, так что глаза щипало, и запах китайского табаку производил тошноту.
— Здраству, плиятер!
— Нова люди!
— Кода плишола? — приставали любопытные китайцы, обдавая меня запахом чеснока.
— Вчера приехал, — отвечал я, едва понимая их вопрос.
— Какой люди? Какова города? Кака имя? Батюшка еси? — расспрашивали опять китайцы.
— Матушка еси? Жениха была? Ребязи еси, братциза еси, какой товар повози? (Есть ли мать? Женат ли? Есть ли дети, братья? Какой товар привез продавать?).
Наполовину понимая их вопросы, обступленный со всех сторон, я едва мог удовлетворить их любопытство.
— Плиятер буду за нама, — фамильярно говорил один, похлопывая меня по плечу.
— Поторгова буду? Тиби сама серебро хозяин или пыркашики? — приставали другие (т. е. ты хозяин или приказчик?).
— Не понимаю, — повторял я с досадой.
— Плиятер, сердиза не надо. Чево напрасно!
— Нама только спрашива. Сердиза не надо!
— Тиби умна люди халышанки… После торгова буду… — ласково говорили некоторые.
Вошел хозяин дома и увел меня в другую комнату, говоря, что зала у них всегда в грязи от частых посещений китайцев.
После непродолжительных разговоров с хозяином я отправился к другому старшине, где встретил точно также китайцев, приставших с вопросами: «откуда, как зовут, есть ли отец, сам ли хозяин, или приказчик?». Так точно и у остальных двух старшин я встретил то же самое.
В торговой слободе каждогодно выбирается из купечества по четыре старшины, для наблюдения за ходом торговли, и приезжающий по делам в Кяхту, по принятому обычаю, должен делать визиты старшинам, как, в некотором роде, местному начальству.
Утром следующего дня я получил пригласительный билет на обед, даваемый торгующим в Кяхте купечеством в честь какого-то приехавшего из Верхнеудинска купца, и опять в той же трясучей, двухколесной таратайке поехал я в купеческое собрание. При входе в дом меня поразила богатейшая обстановка. В дверях стоял швейцар с булавой, в боковой комнате виднелись музыканты, на всю залу был раскинут роскошно сервированный стол с цветами и серебряными холодильниками для шампанского. Публики было не более тридцати человек.
— У нас здесь все свои купцы только, — говорил старшина, представляя меня некоторым.
— По какому же случаю у вас сегодня такой пышный праздник? — спрашивал я.
— Да так, кстати пришлось. Тут как-то по зиме наши купцы были в Верхнеудинске и гостили несколько времени у знакомого купца; теперь этот самый купец приехал сюда, ну так надо же и его угостить — порядок требует.
«Вот они как, — подумал я, — не по-нашему живут».
Обед сначала шел своим порядком. Некоторые из кяхтинцев, изощрившиеся в словоизвержении, не заставили себя дожидаться и при подаче второго блюда начали поочередно говорить речи. Один, более других красноречивый, долго держал какую-то речь о хлебосольстве, стоя с бокалом в руке и жестикулируя другой рукой. Виновник торжества тоже встал на ноги и, во время спича, несколько раз кланялся на все стороны. Как только оратор кончил, он тоже поднял бокал кверху и видимо хотел сказать ответную речь, но только начал: — Господа, торгующее на Кяхте купечество! Я, я, не… не… не могу ничего сказать! — и, совершенно растерявшись, опустился на стул.
