понесут большие постаменты со статуями святых. Жители заполнят собой улицы, дети будут раздавать конфеты и печенья. Я надеялась увидеть это действо.
Закончив в церкви, мы бросили мой рюкзак в доме ее родных и сели возле ресторанчика ее дяди. Столики и столы занимали тротуар, по нему никто не ходил, вся деревня, казалось, собралась возле этого ресторанчика в солнечный день, чтобы посудачить, посмеяться, рассказать что-нибудь своему соседу по столику.
Я была первым пилигримом в жизни Марты, а она была первым человеком, который заговорил со мной после моего бритья. Она спросила, зачем я иду в это паломничество, такое долгое, одна? Я ответила, что хочу понять, что важно для меня в жизни. Она задумалась. А потом ответила: «Я без паломничества знаю, что важно для меня в жизни». Счастливая, подумала я. У каждого путь свой. Она улыбнулась, словно прочитав мои мысли, и ловко соскочила со своего стула. Через несколько минут она поставила на столик мой вкусный обед.
В походе учишься легко встречаться и легко прощаться, как в детстве. Я попросила Марту сберечь несколько моих вещей, потому что меня смущал вес моего рюкзака. С утра он казался пушинкой, а к середине дня становился тяжелее наковальни. В тот день я чувствовала, что смогу пройти еще столько же километров, если я снова смогу добиться эффекта пушинки. Марта забрала пару моих платьев. Потом она проводила меня до выхода из деревни. Я пошла прямо, она свернула налево.
По дороге я думала о девушке, которая знает, что важно в ее жизни. Мне тоже хотелось быть такой девушкой. Но пока о таких девчонках я твердо знала лишь одно: чужая лысая голова их не смущает.
Истории Камиля. Альмаден-де-ла-Плата
После прощания с Мартой я снова стала неутомимым воякой, подгоняемым сумасшедшим старым генералом и его розгами.
Солдат шел уверенной армейской походкой, не щадя ног, распевая песни, которые никто не мог услышать, засыпая на ходу от усталости, стараясь не бояться ночи, деревеня собственные мускулы. Вокруг был лес с его ночным шелестом, агуканьем, шорохами, холодящими душу, шагами за спиной, принадлежащими неизвестно кому, разлившимися родниками и одиночеством. Ноги не слушались, во время спуска вниз солдат не надеялся на их твердость, но они не подвели. Мозоли болели нестерпимо, спина хотела расстаться с увесистой ношей как можно скорее, но надо было дойти до приюта. И он шел. Преодолев расстояние в пятьдесят километров за один день и за десять часов кряду. Он вошел в деревню, где горели огни, еле ворочая ноги, и постучался в закрытый приют.
Не таким уж и отважным солдатом я была, хоть и хорохорилась.
После пятидесяти километров ноги были стерты. Нестерпимо хотелось спать. Я вновь постучалась в дверь приюта. Никто не отвечал. Так поздно пилигримы не приходят. Я увидела в здании одно горящее окошко и с чувством угасающей надежды постучала в него. Спать на улице не хотелось. Занавеска отдернулась резким рывком, и я увидела в окне удивленное бородатое лицо молодого богатыря. «Это же Финист – Ясный Сокол», – подумала я. Через несколько секунд Ясный Сокол уже поспешно открывал тяжелый замок на двери приюта, закрытого на ночь.
Вместо пыли с водой, которой я питалась последние шесть часов, Финист, оказавшийся французским путешественником, быстро приготовил мне бутерброд. В комнате словно солнце просияло. Этот парень вернул меня к жизни, прогнав и солдата, и старого генерала из моей головы. Потом он осмотрел мои мозоли, присвоив им восьмой уровень по десятибалльной шкале боли. Мне казалось, что завтра я не смогу подняться с кровати и сделать хотя бы шаг. Но француз уверил меня, что все будет в порядке. И оказался прав.
Есть люди, которые не могут усидеть на месте. Они присаживаются в надежде скоро вскочить со стула и помчаться в леса, на спортивную площадку, на другой континент. Их тело помнит детское состояния бесконечного деления клеток, во время которого нужно постоянно двигаться, пока не потратишь всю энергию и не упадешь замертво от усталости. Чтобы сжечь выработанную энергию, нужно залезть в ларь с мукой, пробежаться по лужам, сто раз разбудить спящую бабушку, собраться районом и играть в казаки-разбойники, подраться, расшибить коленку, спеть, поймать кота за хвост. Со временем деление клеток замедляется, школа помогает в этом, усаживая непосед за парту, создавая аналоги будущих совещаний, офисных будней, работы на заводе от звонка до звонка. И все же остаются особо активные взрослые, которые по-прежнему не садятся на стулья, они присаживаются на время, чтобы при первой возможности поддаться импульсу тела и улизнуть. Такие люди несут в мир движение. Они способны мертвого поднять, они неутомимые походники, альпинисты и преподаватели физкультуры. В их венах течет кровь кочевников, средневековых мореплавателей и авантюристов. Они ходят в походы, ездят автостопом, переплывают Ла-Манш, летают на парапланах. Кажется, что у них постоянно где-то зудит. С ними рядом редко бывает спокойно, но всегда очень интересно. Французский путешественник был из таких непосед.
Мы решили на следующий день двинуться вместе. Мозоли саднили. Идти было больно. Француз сказал, что большого выбора у меня нет. Если ждать, когда мозоли заживут, и только после этого продолжить поход, мягкая новорожденная кожа вновь покроется мозолями, только время потеряю. Потому лучше просто смириться и аккуратно продолжить путь.
Я посыпала мозоли стрептоцидом, покрыла ватой и замотала половину ступни скотчем. Идти было больно, но терпимо. За день мы прошли двадцать километров через луга, по которым разгуливали барашки, забрались на пару пригорков, успели устать, отдохнуть и снова устать. В перерывах я растягивала спину, а француз курил самокрутку, называя ее своей персональной практикой йоги, для которой не нужен тренер. Ночлег устроили на чьем-то поле. Француз поставил палатку для меня, а сам развесил гамак из старого парашюта между двух деревьев. Он сказал, что этот сад на сегодня наш дом. У каждого дома должны быть правила, потому перед входом в гамак нужно было вытирать ботинки о воображаемый половик, а перед входом в палатку нужно было стучаться в воображаемую дверь. Недалеко паслись коровы и лошади. Мы почистили зубы у оливкового дерева, завалились спать в восемь вечера после захода солнца и проспали двенадцать часов. Ночью я проснулась от того, что корова, не знавшая правил, без стука засунула голову в палатку и начала меня нюхать.
На следующий день было
