Яркая, бросающаяся в глаза окраска нарывников — пример предостерегающей окраски. Благодаря кантаридину им не нужно ни от кого прятаться, скорее наоборот — для них лучше, чтобы их видели. Скот, наученный горьким опытом, обходит растения, усеянные нарывниками, птицы тоже остерегаются трогать их, и поэтому крупные, пестрые, раскормленные жуки могут не только спокойно держаться поодиночке, но и собираться в многочисленные коммуны. Правда, в отличие от общественных насекомых — таких, как муравьи, термиты, пчелы, — нарывники собираются вместе не для того, чтобы строить общее жилище, совместно воспитывать детей, организованно нападать на соседние племена или, как, например, некоторые виды муравьев, разводить «домашний скот» (тлей) или возделывать «сады и огороды» (в «садах и огородах» муравьи «возделывают» культуры некоторых растений, выращивают грибы).
Сборище нарывников носит гораздо более стихийный и неорганизованный характер. Но нельзя не заметить, что в какой-то степени оно, конечно, оправданно. Всем миром они скорее бросятся в глаза травоядному животному, которое их благоразумно обойдет, тогда как отдельно сидящего на цветке жука оно может и не заметить. В большом обществе облегчается поиск партнера для спаривания, да и поиски пищи проще: подходящие для нарывников цветы в тугаях растут куртинами.
Однако дело, по-видимому, не только в этом. Вообще сбор насекомых одного вида в группы свойствен не только нарывникам. Всем известны многомиллионные стаи саранчи, колонны гусениц походного шелкопряда, популяции тлей и так далее. Интересно, что жизнь в группе сильно влияет на насекомых. Особи, входящие в группу, приобретают новые признаки по сравнению со своими одинокими сородичами — они меняют свои размеры (как правило, в сторону увеличения), окраску и даже форму тела.
Сравнительно хорошо изучен эффект группы у некоторых бабочек. Так, гусеницы южноафриканской бабочки лафигмы экземпты — «ратные черви» — в тех случаях, когда встречаются поодиночке, окрашены в зеленый или темно-коричневый цвет, собираясь же в группы, они облачаются в «униформу» — черный бархат. Увеличивается их миграционная активность — желание совершать групповые набеги на соседние кусты и деревья, — а также изменяется химический состав тела. Личинки бабочки сатурнии в группе покрываются цветными бугорками и совершенно меняют окраску тела — невозможно поверить, что это те же самые гусеницы. У общественных насекомых между самими индивидуумами, а также между ними и маткой существует постоянная и совершенно необходимая связь, основанная, как считают ученые, на химическом обмене, — связь настолько прочная, что общественное насекомое в одиночестве погибает очень быстро. Можно даже сказать, что общественные насекомые не имеют никакой индивидуальности и каждый муравей, например, — это всего лишь «клеточка», «винтик» единого организма, муравейника. У необщественных насекомых такой прочной связи нет. Нет как будто бы и химического обмена. Так что же, все держится на «чисто психологической» основе? Пока здесь много неясностей. По-видимому, существует эффект группы и у нарывников, однако он мало изучен…
Днем нарывники в тугаях не сидели спокойно — они ползали по цветам, поедая пестики и тычинки, тут же спаривались, сталкивались и сталкивали друг друга, садились, взлетали, страшно гудели на лету и вообще представляли довольно эффектное, очень забавное зрелище. На бледно-желтых цветах гибелии они группировались в оригинальные, иногда совершенно симметричные композиции — словно участвовали в спектакле.
Но еще интереснее картина бывала утром. Одно время я взял привычку бегать по утрам — вместо гимнастики — перед умыванием и завтраком: направлялся от палатки в тугай и бегал по знакомым дорожкам (в самых обыкновенных спортивных тапочках, между прочим), перепрыгивая через надвигающиеся на тропинку кусты солодки, ныряя под ветвями тамарикса и туранги. И, как правило, в одном и том же месте встречал целую колонию — наверное, несколько тысяч — нарывников-калида, облепивших кустики солодки и стебли злаков. Так они ночевали. Чем им понравилось это место, я не знаю, их любимых цветов там не было, и вообще, как только лучи солнца согревали их немного, они один за другим сначала шевелили лапками, потом проползали чуть-чуть для разминки и вдруг резко вскидывали переднюю часть тела, раскрывали, разламывали свои надкрылья и, как какие-нибудь черно-красные демоны, со страшным гудением взлетали. Это было необычайно впечатляющее зрелище — увидев такое в первый раз, я опрометью побежал к палатке, схватил аппарат, вернулся и целый час пытался запечатлеть нарывника в момент взлета. Это оказалось очень трудным — взлетали они всегда неожиданно, нелегко было угадать, чья именно очередь, и, бывало, я выбирал одного; согнувшись в три погибели и затаив дыхание, держал его в фокусе, до рези в глазах вглядываясь в видоискатель, а потом в самый решающий момент или что-нибудь отвлекало меня — например, один из сотен соседних жуков в одиночестве или в компании с другом внезапно забирался под мою спортивную форму и бойко полз дальше и дальше, — или я сам терял терпение и, решив, что этот соня еще нескоро оставит свой насест, настраивался на соседнего, который, кажется, уже разминался; но в тот самый момент соня внезапно взлетал, я от досады сбивался с фокуса, и тотчас, разумеется, взлетал соседний. В результате я опоздал на завтрак, а взлет нарывника так и не снял. Днем я обычно проходил мимо этого места, но не видел ни одного жука.
Через некоторое время они перенесли свой ночной бивак на другую территорию, невдалеке, но опять же с первыми лучами солнца улетали оттуда — это была только спальня, а не столовая.
Но не все группы вели себя так воспитанно. Некоторые прямо в столовой и ночевали… Всего лишь метрах в ста от нашей палатки, можно сказать — в пустыне, несколькими днями позже я нашел многочисленную эффектнейшую стоянку нарывников-калида на зарослях цветущего травянистого растения — горчака. С первыми лучами солнца, чуть согревшись и проделав обычные «гимнастические упражнения», жуки никуда и не думали улетать, а тотчас принялись поедать пестики и тычинки маленьких невзрачных цветочков, на которых сидели. Здесь я многих из них с удовольствием и сфотографировал.
Но, как я уже говорил, не только нарывники вида калида распространены в тугае Ширик-Куль. Есть здесь и нарывники Фролова, не столь крупные, но, пожалуй, все же более эффектные — этакие траурные, черные, с красными пятнами; есть зеленоватые или даже синеватые, с металлическим отливом, очень осторожные, чуткие нарывники-церокома (их я ни разу не встречал в группах); есть маленькие юркие желтые, с черными пятнами жучки, которые так и называются: нарывник-крошка; редко, но попадаются и такие же, как встречались на Западном Тянь-Шане, — нарывники Шренка…
