Но, как я уже говорил, не только нарывники вида калида распространены в тугае Ширик-Куль. Есть здесь и нарывники Фролова, не столь крупные, но, пожалуй, все же более эффектные — этакие траурные, черные, с красными пятнами; есть зеленоватые или даже синеватые, с металлическим отливом, очень осторожные, чуткие нарывники-церокома (их я ни разу не встречал в группах); есть маленькие юркие желтые, с черными пятнами жучки, которые так и называются: нарывник-крошка; редко, но попадаются и такие же, как встречались на Западном Тянь-Шане, — нарывники Шренка…
Очень интересными были для меня пчеложуки. По своей окраске и форме они напоминали нарывников Фролова — иссиня-черные, с красными пятнами, но были меньше размером и гораздо более утонченны, изысканны, я бы сказал — щеголеваты. Тельце и голова их покрыты густыми короткими, словно подстриженными «под бобрик» волосками. И они несравнимо более подвижны, осторожны, чутки и чувствительны, чем все нарывники. Я бы так сказал: если нарывник Фролова напоминал кардинала, а большой, важный, грубоватый, громко гудящий на лету нарывник калида — обрюзгшего старого полковника или даже генерала, то юркий пчеложук — это, разумеется, был молодой, болезненно самолюбивый смазливенький лейтенант. Сфотографировать его мне удалось далеко не сразу — ближе чем на метр он, как правило, не подпускал. Несколько раз я видел совершенно потрясающих пчеложуков — матово-зелёных, с красными пятнами, — но сфотографировать их так и не смог…
По классификации пчеложук принадлежит к семейству жуков-пестряков, клеридэ. Все жуки этого семейства ярко окрашены. Свои яички пчеложук откладывает прямо в цветы, здесь вылупляются маленькие беспомощные личинки и спокойно ждут, когда на цветок сядет оса или, еще лучше, пчела. Тогда они цепляются за волоски этой доброй феи и летят вместе с ней в ее гнездо (осиные, пчелиные соты или улей). Там беспомощные дети непутевого щеголя отцепляются, осматриваются, ползут к личинкам доброй феи, которая занесла их сюда, подползают к ним и… спокойно принимаются за еду. Окрепшие, они справляются уже не только с личинками, но и с ослабевшими пчелами… Взрослые жуки опять летят к цветам как ни в чем не бывало, наслаждаются их видом и ароматом, лакомятся вместе со взрослыми пчелами и осами пыльцой и нектаром, а сами время от времени потихоньку кладут новые яйца. Частенько в них просыпаются юношеские наклонности, они хватают зазевавшееся насекомое и таким образом разнообразят свой стол… Бели отбросить в сторону вопросы морали, то неплохая жизнь у этих красавцев, не правда ли? Только вот очень уж они пугливы и суетливы. Так и кажется, что нервы у них не в порядке — не иначе, как они опасаются, что когда-нибудь грозные перепончатокрылые, обладающие страшным жалом, спохватятся наконец и, несмотря на щеголеватый мундир, зададут им такую трепку… Впрочем, ведь так часто все сходит с рук тем, у кого красивая внешность!
Очень красивы были также два спаривающихся жука, которые называются очень мило: «оленка неопушенная». Правда, они были вполне достаточно опушены светло-русыми густыми волосками, но все же не настолько, чтобы скрыть чудесную радужную расцветку гофрированных надкрылий. Цвет их брони, кутикулы, тоже был светло-русый, но отливал зеленым, золотым и даже красноватым металлическим блеском. Жучки так глубоко зарылись в цветок, что пришлось отогнуть лепестки с одного боку, чтобы их было видно. Они так были заняты, что не обратили на мою невоспитанность никакого внимания…
И уж совсем экстравагантно выглядел крупный, почти тропический листоед, которого для меня поймал Жора. Зеленый жук с металлическим отливом, которого я фотографировал под Ташкентом, не годился этому и в подметки, хотя принадлежали они, по-видимому, к одному и тому же виду. Блеск у этого был совершенно фантастический, неуловимый, желтовато-красный. Опять казалось странным, что эта красивая дорогая безделушка, целиком отлитая из зеленого заморского золота, шевелит лапками и может довольно бойко ползти. Оставалось предположить, что для пущей ценности мастер сделал эту безделушку еще и заводной. Вот только булавку, которой можно прикалывать ее к платью, забыл припаять. Длина этой ожившей дорогостоящей броши — сантиметра два.
Из многочисленных прямокрылых (в отряд прямокрылых входят кузнечики, кобылки, сверчки, медведки и саранчовые) меня особенно растрогала тропидопола — небольшое саранчовое, длиной сантиметра четыре. Она сидела на злаковом стебле, бережно охватив его ножками, и, передвигая ножки, поворачивалась вокруг него, чтобы спрятаться за ним, когда я к ней приближался. Взгляд у нее был трогательно удивленный. Ни дать ни взять заколдованная красавица, до сих пор не понимающая, как это она оказалась в таком густом, дремучем лесу. При ближайшем рассмотрении большие овальные глаза ее оказались деревянными полированными брошками таллинского производства. Отчетливо был виден рисунок древесных волокон. Похоже — карельская береза…
Еще во время самого первого нашего путешествия по тугаям Георгий Федорович привел меня к зарослям кендыря — высокого травянистого растения, из стеблей которого делают, между прочим, канаты и ткани. К радости начальника экспедиции, кендырь был в полном цвету, и мелкие розовые цветочки его, пахнущие, похоже, жасмином, привлекали во множестве пчел. К моей же радости, цветы кендыря были прямо-таки усеяны небольшими, но яркими бабочками из семейства медведиц, очень любопытными с точки зрения своей окраски и формы. Они называются «лжепестрянки» и своей многочисленностью обязаны как раз тому, что мы, люди, считаем неприличным и некрасивым, — обману. Формой, окраской, повадками они чрезвычайно напоминают ядовитых пестрянок, но отличаются от них тем, что неядовиты. Это свойство — окраской и поведением подделываться под тех, кто ядовит (из соображений собственной безопасности), — называется мимикрией. Я тогда сделал всего два-три снимка, потому что не было солнца, а теперь, хотя прошло всего лишь несколько дней, лжепестрянки почему-то пропали. Розовые мелкие цветы кендыря теперь были усеяны множеством пчел, ос, наездников, пчеложуков, бронзовок.
Бабочек в тугаях встречалось не так много, как мне бы хотелось: несколько видов белянок, пандора, репейница, черные сатиры — такие же, каких мы встретили посреди пустыни, — чернушки и бархатницы, бражник-языкан и множество разнообразных голубянок. Ни махаона, ни подалирия я в первые дни не встречал, хотя без конца искал их взглядом. Фотографируя однажды сиреневого (под цвет солодковых цветов) паука-бокохода, с наслаждением высасывающего пчелу, я вдруг услышал мелодичный и нежный звон. Поначалу я даже не обратил на него внимания, считая, что это у меня в ушах звенит от жары, но звук был очень уж мелодичный, приятный для слуха, от жары обычно не звенит так приятно. Если сравнивать, то тембр напоминал, пожалуй, арфу, если бы какой-нибудь опоздавший на репетицию арфист вздумал заиграть на ней не в полусне, как обычно, а в темпе. Или это напоминало электроорган, на котором проигрывается несколько однообразных высоких нот. Однообразно, но очень мелодично. В недоумении я принялся оглядываться вокруг себя. И наконец увидел источник. Это была любовная песнь двух цветочных мух-жужжал, довольно крупных, черных, с яркими белыми пятнами на брюшке, с длинными, вытянутыми вперед хоботками. Одна из них держалась за листик, другая же, соединенная с подругой (или другом) задней частью брюшка, оставалась на весу и быстро-быстро вибрировала крылышками, отчего и получался чистый, необычайно приятный звук. Я тотчас начал прицеливаться объективом. Та муха, которая сидела на листике, отцепилась, они обе оказались на весу, и согласная песня стала в два раза громче. Пролетев так немного, одна из участниц дуэта опять ухватилась за край листика, но некоторое время не садилась, а продолжала подпевать партнеру. Было это очень красиво и поэтично. Еще раз пришлось пожалеть об отсутствии магнитофона; правда, записать довольно слабый звук было бы, наверное, очень трудно. А жаль. Кто б мог подумать, что мухи, пусть даже цветочные, способны на такое? Я и так и так пристраивался, волновался, понимая, что вряд ли подобную сцену можно увидеть часто, щелкал затвором довольно беспорядочно, особенно тогда, когда, притомившись, они обе посидели некоторое время спокойно. Ни на миг они не разъединялись. Наконец отдохнули и принялись петь с новыми силами. Так, с песней, и скрылись от меня в густых солодковых джунглях…
