Кизино ведёт и оперативные наблюдения за погодой, составляет синоптические сводки для института прогнозов — те самые, из-за которых Яша Баранов не может выспаться, — регистрирует силу и направление ветра, влажность, температуру и давление воздуха. И все эти данные можно получить, не выходя из домика, благодаря датчикам — отличное название для этих бескорыстных приборов. Но сообщать человеку о видимости и облачности датчики ещё не научились, и это обстоятельство не позволяет метеорологу стать законченным домоседом.
Кизино подвергает материалы первичной обработке и отдаёт их в распоряжение прогнозистов. Кстати, именно по их рекомендациям выбирается наиболее подходящее время для экспедиций, начала навигации по Северному морскому пути.
— Как вы думаете, — продолжает Кизино, — каковы основные источники тепла в наших широтах?
— Солнце, — догадался я, — и эти… газовые плиты на камбузе.
— Два основных источника вы назвали правильно, — похвалил Кизино, — но забыли ещё об одном: о тёплых водах Гольфстрима. Вот мы и подошли к интереснейшей проблеме: можно ли будет в Арктике выращивать виноград и какие мероприятия для этого необходимы. Солнечную энергию примем за величину постоянную — ну, на ближайшие сто тысяч лет. Значит, решение проблемы — либо в установке на камбузе дополнительной плиты, что крайне сложно из-за ограниченности площади камбуза, либо — в Гольфстриме. Можно, конечно, поставить цепочку людей с вёдрами, которые будут черпать из Гольфстрима воду и лить её в Ледовитый океан, но потребуется несколько десятков тысяч вёдер — бухгалтерия на такой расход не пойдёт. Имеется более рентабельный проект инженера Борисова: Берингов пролив перегораживается плотиной, мощные насосы перекачивают воду Ледовитого океана в Тихий, и тогда Гольфстрим начнёт заполнять вакуум более интенсивно. Есть и другой проект, по которому лёд Арктики можно засыпать угольной пылью. Просто и логично: почерневшие льды будут жадно поглощать солнечные лучи — себе на погибель. Проводились опыты: отдельные льдины в проливах посыпались пылью, и вскрытие льда происходило действительно на несколько дней раньше, чем в других местах. Но для растопления таким способом всех льдов Арктики разведанных мировых запасов угля маловато. Кстати, а представляете ли вы себе, что произойдёт, если все льды будут растоплены?
— Думаю, — осторожно сказал я, — что нам с вами грозит опасность промочить ноги. Придётся спасаться на клиперботах.
— Безусловно, — согласился Кизино, — насморком мы будем обеспечены. Ну, а что произойдёт с климатом на земном шаре?
— А хватит ли у нас клиперботов? — поинтересовался я. — На всякий случай, знаете ли. Трещины, то, се…
— Хватит, — успокоил Кизино. — Так с климатом произойдут самые чудесные превращения, о коих учёные придерживаются диаметрально противоположных взглядов. Когда закончится всемирный потоп, Сахара, быть может, станет житницей Земли, а летний Киев станет центром зимних Олимпийских игр. Загорать и принимать солнечные ванны жители сурового Крыма поедут на таймырские курорты, а снабжать Ташкент персиками будет знойный Якутск.
— Так, может, не будем торопиться растапливать льды? — попросил я.
— Подождём, — великодушно согласился Кизино.
Георгий Иосифович на льдине один из самых старших по возрасту людей, ему 44 года. С мнением опытного полярника, зимовавшего в Антарктике и на многих дрейфующих станциях, ребята очень даже считаются: оно почти всегда необычно и потому интересно. Панов мне сказал, что Кизино для него — великолепный стимулятор: он редко когда соглашается на совещаниях с предложениями начальника станции, и разгорается спор, в котором и рождается правильное решение. Когда я спросил Панова, не подрывает ли такой демократизм авторитет руководителя, он ответил: «Лучше поссориться, поспорить и найти истину, чем дружно проголосовать и ошибиться». Афоризм, который неплохо бы вызубрить наизусть руководящим товарищам — разумеется, отдельным, некоторым, иным (упаси меня бог обобщать!). В самом деле, мне рассказывали про отдельных, нетипичных товарищей, которые относились к своему мнению, как великие художники к законченной картине, в которой исправлять нечего, поскольку она — совершенство. И вдруг отдельный товарищ с горестным изумлением узнавал из многотиражки, что его мнение выброшено на свалку, рядом с пустыми консервными банками и разбитыми гипсовыми поделками. Тогда он начинал соглашаться, спорить и обсуждать, но уже было поздно: мнения, как и другие предметы, со свалки возвращаются слишком уценёнными.
Товарищи уважают Кизино за резкую прямоту и честность во всем — в работе, в быту, в отношениях с людьми. Но резкость — это вовсе не значит суровость. Опытный, ироничный и умный человек, Кизино бережно относится к молодым ребятам, охотно делится своими большими познаниями и не унижает за ошибки. Поэтому общаться с ним приятно — его непринужденвесть передаётся собеседнику.
Мы вышли на площадку. Жулька и Пузо, которые провожали меня к домику, оказались на том же месте, где я их оставил. Собаки льстиво замотали хвостами.
— Такую преданность нужно вознаграждать, — сказал я, вытаскивая из кармана шубы рафинад. — Ко мне!
К моему удивлению, Жулька и Пузо не шелохнулись — словно примёрзли к снегу.
— Ко мне! — громче повторил я, подбрасывая на ладони рафинад.
Псы заскулили — и ни с места. Кизино засмеялся.
— Бесполезно, — с удовлетворением сказал он. — Если бы площадка вместо снега была посыпана сахарным песком — всё равно бы облизывались издали.
И Георгий Иосифович поведал мне причину такого мистического уважения собак к метеорологической площадке. Однажды он пришёл с обеда и обнаружил вместо датчиков обрывки проводов. Эта диверсия не на шутку встревожила Кизино: запасных датчиков у него не было. Подозрение пало на Жульку и Пузо, на снегу явственно отпечатались их преступные следы. Началось следствие. Допрос не дал ничего: преступники словно воды в рот набрали. Тогда Кизино начал распутывать следы, исходил весь лагерь и в конце концов нашёл украденное добро — чуть ли не в двух метрах от площадки. Когда псы увидели детектива, грозно идущего к ним с уликами в руках, то сразу же поджали хвосты.
— Пришлось всыпать, — закончил Кизино, — и достаточно ощутимо. С тех пор на площадку — ни шагу, провожают меня до неё и ждут, пока я не выйду из запретной зоны. А когда на короткое время у нас появился Мишка, он как ни в чём не бывало бежал за мной на площадку, ведь табу на него не распространялось. Сначала Жулька и Пузо злорадно ожидали, что Мишке сейчас достанется на орехи, а потом открыто возмущались — почему новой, без всяких заслуг собаке можно, а им нельзя. Очень ревновали.
Кизино заглянул в метеобудку, проверил приборы. — На «СП-5», — вспомнил он, — между площадкой и лагерем прошла трещина. Сначала ребята перекинули через неё доски, и мы ходили по этому мостику. А потом площадку оборудовали ближе к станции — от греха подальше. Ну, пришло время давать радистам работу, аудиенция закончена.
Кизино отправился в домик, а я — вознаграждать теряющих остатки терпения Жульку и Пузана.
