И всегда светит солнце, и всегда сухие дороги. И нет на рекламном плакате ни сурового отца, который катит сзади, ни тетушки, появляющейся, как всегда, некстати, ни младшего братца, подглядывающего из-за угла, — влюбленным ничто не мешает. Боже мой! Но почему не было «Лучших в Британии» и «Эврик» в годы моей юности?!
А вот «Лучший в Британии» или «Эврика» стоит прислонившись к воротам, он ведь тоже не двужильный. Весь день он трудился в поте лица, катая влюбленных, которые теперь, по доброте душевной, слезли и дали ему передохнуть. Они сидят рядом, на травке, под сенью величественных дерев, трава высокая, сухая. У ног их струится ручей. Рай, да и только.
Реклама, впрочем, — это всегда рай.
Но я не прав, утверждая, что рекламный велосипедист никогда не крутит педалями. Теперь я припоминаю, что попадались мне на рекламах джентльмены, работающие ногами изо всех сил, я бы даже сказал, из последних сил. Они изнемогают от усталости, они трудятся в поте лица, ясно, что, окажись за рекламной картинкой еще один подъем, — и они вынуждены будут либо слезть с велосипеда, либо умереть. И все оттого, что они по недомыслию ездят на велосипедах низкого качества. Если бы они сели на «Патни Попьюлер» или на «Баттерси Баундер» как сообразительный молодой человек в центре рекламного плаката, они были бы избавлены от всех этих мучений. Тогда единственное, что бы от них потребовалось, это — в качестве благодарности — выглядеть счастливыми, да еще слегка тормозить, когда велосипед, потеряв по молодости голову, помчится слишком быстро.
Вы, выбившиеся из сил юноши, присевшие на придорожный камень и вымотавшиеся так, что уже нет сил обращать внимание на проливной дождь; вы, измученные девы с мокрыми спутанными волосами, которые сбились с пути и с удовольствием выругались бы, если б знали как; вы, солидные лысые мужчины, с трудом, тяжело дыша, идущие по бесконечной дороге; вы, раскрасневшиеся от усталости почтенные матроны, что безысходно, до боли в ногах жмут на медленно крутящиеся педали, — почему вы все предусмотрительно не купили «Лучший в Британии» или «Эврику»? Почему на земле преобладают велосипеды несовершенных моделей?
Или с велосипедами творится то же, что и со всем остальным? Неужели Рекламу не удается воплотить в Жизнь?
Что в Германии всегда приводит меня в восторг, так это немецкая собака. В Англии устаешь от традиционных пород, все знают их как свои пять пальцев: мастиф — собака цвета сливового пудинга; терьер, он бывает черный, белый, взъерошенный — и всегда злой; колли, бульдог — ничего нового. В Германии же масса разновидностей. Там вы встретите собак, каких никогда и нигде больше не увидите; вы даже не догадаетесь, что это собаки, пока они на вас не залают. Это так необычно, так интересно. В Зигмарингене Джордж обратил наше внимание на одну собаку. Похожа она была на помесь трески с пуделем. Впрочем, утверждать не берусь: может, она и не была помесью трески с пуделем. Гаррис хотел было ее сфотографировать, но собака вскарабкалась на забор и юркнула в кусты.
Не знаю, какую цель преследуют немецкие собаководы — свои замыслы они предпочитают держать в тайне. Джордж предположил, что они пытаются вывести грифона, и гипотеза его не лишена оснований: мне не раз попадались отдельные экземпляры, внешний вид которых свидетельствовал о том, что эксперимент этот близок к удачному завершению. И все же хочется верить, что эта помесь — не более чем игра случая. Немцы — народ практичный, и зачем им нужны грифоны, понять невозможно. Если их цель — вывести какую-нибудь диковинку, то у них ведь есть такса! Что может быть диковиннее? К тому же держать грифона дома неудобно, все будут постоянно наступать ему на хвост. Я-то считаю, что немцы пытаются вывести не грифона, а русалку, которую впоследствии можно будет научить ловить рыбу.
Все дело в том, что немец не терпит праздности. Ему нравится, когда его собака работает, и немецкая собака любит работать, в этом не может быть ни тени сомнений. Жизнь английского пса покажется ей жалким прозябанием. Представьте себе сильное, деятельное и смышленое животное с весьма живым темпераментом, обреченное на полное бездействие двадцать четыре часа в сутки! Поставьте себя на его место! Неудивительно, что наш пес чувствует себя не в своей тарелке, стремится к невозможному и постоянно попадает в беду.
Немецкой же собаке, напротив, всегда есть чем заняться. Она деловита, преисполнена чувства собственного достоинства. Только посмотрите, как она вышагивает, впряженная в молочную тележку! Ни один церковный староста при сборе пожертвований не испытывает большего удовлетворения! А между тем настоящей работы она не делает — тележку толкает молочница, собака же только лает, внося тем самым свой посильный вклад. «Моя старуха не умеет лаять, зато она умеет толкать. Очень хорошо!» — говорит она себе.
Приятно видеть, с каким увлечением и гордостью выполняет собака свой долг. Проходящий мимо пес отпускает, должно быть, какое-то язвительное замечание по поводу качества молока. Наша собака резко останавливается посреди улицы, не обращая внимания на транспорт:
— Простите, вы что-то сказали насчет нашего молока?
— Ничуть не бывало, — с невинным видом заявляет пес. — Я всего лишь сказал, что сегодня прекрасная погода, и спросил, почем нынче известняк?
— Известняк, говорите? Вас это интересует?
— Да, очень. Буду вам очень благодарен, если ответите.
— С удовольствием отвечу. Известняк стоит…
— Пошли! — Молочница потеряла терпение. Она устала, и ей не терпится поскорей разнести молоко.
— Постой. Ты слышишь, на что он намекает?
— Черт с ним! Вон идет трамвай, осторожней!
— Нет, не черт с ним! Мы этого не допустим. Он спрашивает, почем известняк… Так вот, пусть знает, известняк стоит в двадцать раз дороже…
— Господи, ты же все молоко разольешь! — в сердцах восклицает старушка, оттаскивая собаку в сторону. — Боже мой! Знала бы, оставила тебя дома!
На них несется трамвай; их ругает извозчик; с другой стороны улицы к ним спешит на помощь еще одна громадная псина, впряженная в хлебную тележку, за которой бежит плачущая девочка; собирается толпа; к месту происшествия спешит полицейский.
— Известняк стоит, — твердит свое собака молочницы, — ровно в двадцать раз дороже, чем дадут за твою шкуру после того, как я тебя отделаю.
— В самом деле?!
— Да, жалкий потомок французского пуделя, беззубый…
— Знала же, что разольешь! — причитает несчастная молочница. — Я ведь говорила, добром это не кончится.
Но собака не обращает на нее никакого внимания… Через пять минут, когда уличное движение возобновилось, разносчица хлеба собрала перепачканные в пыли булочки, а полицейский удалился, переписав фамилии и адреса всех, кто оказался в тот момент на улице, она снисходительно оглядывается…
