немного молодых. Большинство детей членов коммуны уезжают на учебу в города и не возвращаются, отправляются искать свои собственные альтернативные способы жизни.
Лос Порталес стал открытым для посещения около десятилетия назад. После того как большинство членов общины проголосовали за открытую модель сообщества, особо ортодоксальные приверженцы утопичного образа жизни вышли из коммуны и основали собственную. Поскольку она закрытая, никто не знает, где они ее создали.
В коммуне я познакомилась с парнем, который долгое время проработал программистом в IBM. Иногда можно вот так удачно выпасть из системы и найти альтернативы, которые больше по душе. Он терпеть не может корпорации и предпочитает работать на земле, нежели создавать электронное оборудование и софт. Он мечтает организовать свое сообщество, полностью изолированное от системы. Оно должно быть закрытым, пока все члены коммуны не научатся сами разбираться в функционировании собственного тела без докторов, не научатся бесконфликтному общению, принципам макробиотического питания и способам строить дома из соломы. Он теперь мой друг на фейсбуке, очевидно, до тех пор, пока не уйдет в изоляцию.
В последний день коммунной жизни я готовила хлеб с пекарями общины. Это действо сродни таинству. Они пекут хлеб в здравии, с хорошими мыслями, много улыбаются друг другу и смеются. Особо любопытные дети подают муку, погружаясь наполовину в лари с разными видами зерновых, чтобы зачерпнуть перемолотую рожь или пшеницу. А потом дети весь день ходят чумазыми и счастливыми. В хлебопекарне всех помощников, которые приезжают в коммуну на время, спрашивают о мечтах. У меня в предвкушении вопроса аж ладошки вспотели под одноразовыми перчатками, а меня не спросили про мою мечту. Но хлеба получились знатные.
Через две недели моя работа в коммуне закончилась. Мои волосы отросли. Мягкий ежик равномерно обрамлял кости черепа. Лучшая прическа из всех, которые я имела до и после. Голова стала ощущаться иначе: ветер раньше словно дул в пустыне, а теперь будто шевелил подрастающие колосья ржи. Руки почернели и огрубели от работы с землей. А я, наоборот, стала мягче пуховой перины и совершенно не хотела воевать ни с собой, ни с кем-либо еще. Юридическое прошлое летело в тартарары. Работа мечты не нарисовалась на горизонте и даже не была мною определена.
После жизни в коммуне я снова вернулась в город. По дороге я забрала свои платья, пролежавшие в сундучке Марты, той самой, которая была первой заговорившей со мной девчонкой на пути. Круг замкнулся. Я приехала в Севилью как раз во время начала Семана Санты.
Семана Санта вошла в Севилью полками босоногих верующих братьев, одетых в черное, белое, бордовое и фиолетовое, несущих огромные свечи и кресты. Высокие треугольные колпаки были повсюду. В подворотнях, парках, возле кафедрального собора и университета. Средневековая инквизиция разгуливала без прикрытия. Мимо меня проплывали тяжелые постаменты со статуей Христа, страдающего от тернового венка и истекающего акриловой кровью, со статуей Девы Марии, плачущей крупинками пластиковых слез, наряженной в дорогие одеяния, со статуями волхвов в овечьих шапках набекрень. Постаменты тащили на себе десятки крепких мужчин примерно одинакового роста, которые готовились к этому празднику долгие предшествующие месяцы, отказываясь от футбола и баров по выходным. Они все учились синхронно поднимать постаменты со статуями, плавно и аккуратно, без рывков и перекосов, учились разворачиваться на перекрестках, учились ставить постаменты на пол и незаметно меняться местами. Сейчас настал их звездный час. Облаченные в черный и бордовый атлас, с серьезными лицами и осознанием значимости происходящего, 60 крепких верующих католических братьев, напрягая мышцы своих тел изо всех сил, поднимали тонну веса как пушинку и отправлялись в своеобразное паломничество по площадям, улицам, улочкам, подворотням и тупикам городов, городков, деревень и поселочков.
Весенняя Севилья всеми своими цветами апельсиновых деревьев, каждой веточкой жасмина, словно добрая бабушка, понимающая все на свете, советовала выйти из собственных мыслей и пройтись по улицам вместе с людьми, одетыми в треугольные колпаки с прорезями для глаз, посмотреть на процессии босоногих носильщиков Христа и Девы Марии, взять пару конфет из детских рук и поделиться ими с кем-нибудь, кто стал дорог.
Я поделилась конфетами с севильским пианистом, который играл фламенко и древние еврейские мотивы, писал песни для фильмов и преподавал композицию в консерватории Гранады. Он рассказал мне, что, будучи ребенком, он тоже облачался в подобные треугольные шапки и в Семана Санта ходил по городу всю неделю, раздавая конфеты и рассматривая происходящее и прохожих через две небольшие прорези для глаз. Он объяснил мне, что колпаки имеют форму треугольника, чтобы все мысли уходили напрямую к богу. Лицо закрыто колпаком, чтобы просьбы и молитвы, обращенные к небесам, оставались анонимными. Бог слышит всех. В этом колпаке в детстве он чувствовал себя всесильным наблюдателем. Мир проникал в него через две щелочки в полотне материи, приобретая очертания сказочные, расплывчатые, далекие от реальности. Вот бабушка нагнулась поправить башмак, тот мальчишка отдал прохожему вместо одной конфеты две, у вот того мужчины кровоточили мозоли на босых ногах. И детское воображение разыгрывалось. Фантазии обретали форму, жили свою короткую жизнь в голове будущего музыканта и растворялись, как сахар в теплом чае, не сохраняясь в точности, но оставляя после себя сладкую атмосферу преображений и легкую дремоту грез. Бабушка превращалась в старое скрюченное ожившее дерево, которое вот-вот схватит детей своими руками-ветками. Щедрый мальчишка превращался в клоуна на представлении, он разыгрывал людей, но в их пользу, давая им в двойном размере то, чего они хотели. Мужчина с ранеными ногами вдруг оказывался святым, про которого мама музыканта на ночь рассказывала небылицы.
Местные жители оккупировали крыши, балконы и мезонины, ожидая длинные вереницы процессии по своим адресам. Наконец на их улице был праздник. Оркестр отбивал дробь, церковный хор вступал на затакт и выводил трели первыми голосами. Статуи легонько раскачивались на постаментах. Благовония, которыми были пропитаны одежды статуй, источали аромат ладана и мирта. Люди на улицах теснились друг к дружке, переговаривались о пути следования процессии, приподнимались на цыпочки, задирали головы к небу и ждали благой вести, внимая шествию треугольных колпаков.
Всю неделю на улицах творились библейские истории и истории людей, делающих этот праздник. В пасхальный день семьи собрались за столом. У отцов были натерты плечи от ношения скульптур, сыновья и дочки выложили на праздничный стол конфеты, которые не успели раздать, мамы, отправив все свои
