от себя, но не решился причинить им вред. Только мысль о том, что мы нуждаемся в пище, заставила меня воспользоваться своей винтовкой системы «снайдер». Однако рука моя дрожала — я не мог избавиться от мысли, что) совершаю убийство, — возможно, на большей дистанции легче быть жестоким. И вот я положил палец на спусковой крючок, и животные, напуганные внезапным грохотом, разбежались в разные стороны.
Третий способ охоты на прыгуна был введен англичанами. Не прибегая к огнестрельному оружию, животных стараются затравить борзыми. Опустив поводья, охотники преследуют газелей на хороших, но непривычных к местности лошадях. В конце концов либо собакам удается догнать газелей, либо газели настолько опережают своих врагов, что преследование приходится прекратить.
Положение у меня было отчаянное.
Положившись на обещания одного купца в Фаурсмите, я не взял у господина Адлера [4] в Порт-Элизабете рекомендательных писем к его знакомым в районе алмазных россыпей, а моя наличность сократилась до 5 шиллингов. Этой суммы было мало, чтобы расплатиться за обед. Поэтому мне оставалось либо «копать», то есть искать в земле алмазы, либо заняться врачебной практикой в обществе, состоящем из людей, съехавшихся со всего мира, среди которых было более чем достаточно сомнительных личностей. Иным путем я не мог ни заработать на жизнь, ни приобрести средства на продолжение путешествия.
Мое бедственное положение усугублялось тем, что я не владел ни английским, ни голландским языком, а тех немногих обиходных выражений, которые я прежде выучил едва хватало, чтобы сказать самое необходимое. Объясниться с больным я не мог. Выбор между «копанием» и «практикой» был вскоре сделан: для первого нужен был капитал, а я им не располагал, для второго же оказалось достаточно найти добрую душу, которая предоставила мне на несколько недель палатку и кое-какую мебель. Судьба улыбнулась мне.
У меня в кармане лежало всего одно письмо. Оно должно было послужить рекомендацией, но сыграло для адресата значительно большую роль. Этот человек много болел и, не видя возможности поправить свое здоровье в районе алмазных копей, собирался уехать в Европу, чтобы найти исцеление у тамошних врачей. К счастью, он владел немецким языком. Прочитав рекомендательное письмо и узнав, что я врач, он решил прибегнуть к моей помощи, прежде чем отправиться на родину. Поездка требовала больших расходов, и было естественно, что практичный, бережливый человек принял такое решение. Мне удалось на протяжении восьми дней настолько восстановить его здоровье, что он отказался от поездки, полностью положившись на мое лечение. Насколько практичен был мой пациент, настолько мне этой добродетели не хватало. Я не установил определенной суммы гонорара и с благодарностью принял в качестве вознаграждения за свои труды то, что он сам предложил. Дело свелось к тому, что он предоставил мне старый, прогнивший палаточный домик, великодушно одолжил 5 фунтов стерлингов, о чем его просил купец из Фаурсмита, а также выделил несколько самых необходимых, хотя далеко не комфортабельных предметов обстановки. В том положении, в котором я находился, все это казалось мне уже счастьем, и я с величайшей радостью следил за тем, как поправляется у меня на глазах господин «благодетель».
Палаточный домик шириной свыше 3 метров, длиной около 3 и высотой около 2 представлял собой сосновый каркас, обтянутый обыкновенной парусиной. От дождей и пыли парусина настолько прогнила, что не защищала от ветра. Каркас стонал при каждом его порыве, и если бы с боку от палаточного домика не стоял магазин, несколько защищавший его от сильных ветров с юга, эта развалина, вероятно, давно бы уже рухнула. Вход тоже был «весьма удобным»: хижина стояла прямо на дороге в Кимберли (центр района алмазных россыпей), и всякому, кто хотел войти в нее, приходилось перепрыгивать через придорожную канаву. Дверью служила обшитая парусиной деревянная рама. Чтобы хоть как-нибудь обеспечить свою безопасность, я ночью подпирал дверь изнутри железной палкой, найденной на земле — этом естественном паркете моего дворца. Окно заменял полотняный клапан, приходивший в движение от малейшего дуновения ветерка. Кусок зеленого сукна делил помещение на две комнатки.
Первая служила приемной, кабинетом и аптекой. Вся ее меблировка состояла из старого некрашеного стола, двух одинаковых стульев и двух ящиков: в одном хранились медикаменты, в другом — книги. Если пациентов было много, а это происходило всякий раз, как ко мне вваливалась целая семья голландских фермеров, ящики превращались в подобие кресел, которыми обставлены несколько более комфортабельные приемные моих коллег в Европе. Во второй и несколько меньшей части домика помещались кухня, столовая и спальня, а также комната для слуги. Правда, поначалу, пока не появилась более выгодная практика, хочешь не хочешь, все приходилось делать самому. Великолепным было и мое ложе: скрючившись на нем, дрожа от холода, я подолгу старался заснуть, но большей частью безуспешно. Самым элегантным европейским предметом обстановки был мой сильно потрепавшийся за время путешествия сундучок.
Чтобы поскорее приобрести средства, необходимые для путешествия в глубь страны, и расплатиться с долгами, я решил ограничить себя во всем и вел самый скромный и уединенный образ жизни. Меня очень напугала дороговизна в районе алмазных разработок, и я готовил себе сам. С наступлением темноты, когда улицы пустели, я ходил за покупками и запасался водой для приготовления лекарств и домашних нужд. А нужды эти были довольно разнообразны, ведь я выполнял обязанности прачки и кухарки, не говоря уже о том, что был собственным парикмахером.
Я не намерен посвящать уважаемых читателей в прочие детали моего быта, замечу лишь, что был вынужден держать все это в величайшей тайне, ибо моя врачебная репутация сильно пострадала бы, если б такие подробности стали известны пациентам. Со временем я приобрел вполне солидную практику, доход от которой позволил мне уже в начале октября 1872 года (я прибыл в район алмазных разработок 26 августа) расплатиться с долгами на родине.
Постепенно я вышел из своего уединения, позволил себе лучше питаться, хотя еще долго продолжал жить в палаточном домике. Это было довольно неудобно и сопряжено с различными неприятностями, но в то время не отражалось на моей «официальной» репутации врача. Практика моя значительно расширилась после того, как ко мне стали обращаться немцы, которые прослышали, что прибыл новый доктор, говорящий на их языке. Это принесло пользу обеим сторонам, а мне к тому же дало возможность необычайно быстро усовершенствовать свои познания в голландском языке.
Во время моего первого посещения алмазных разработок в этом районе было еще много темных элементов; из-за наплыва авантюристов не только собственность, но и
