Я спустилась по склону дюны, заставила Баба побыстрее пересечь долину с дубовой рощей и поднялась вверх по противоположному склону. Только увидев ее вновь, я перевела дух. От непостижимой мощи этой скалы у меня заколотилось сердце. Я не могла себе представить, что существует такая ни на что не похожая первозданная красота.
Во второй половине дня я подошла к туристской деревне, где меня встретил директор огромного национального парка, раскинувшегося вокруг Эерс-Рока. Приятный человек, занятый совсем не таким легким делом, как может показаться. Он должен был охранять хрупкую природу парка от нашествия всевозрастающих полчищ австралийских и заморских туристов, которые не только не имели понятия об экологических проблемах пустыни и пагубных последствиях самого факта их пребывания в этих местах, но еще и считали, что могут рвать дикорастущие цветы, выбрасывать из окон автомашин жестянки из-под пива, рубить деревья, когда им нужно топливо, разжигать костры в запрещенных местах, бросать их непогашенными и съезжать с великолепных дорог, чтобы оставить годами не заживающие рубцы новой колеи. Директор предложил мне расположиться в автофургоне, что меня вполне устраивало, он показал хорошее место, где можно было оставить стреноженных верблюдов, и сказал, что не возражает, если я потом разобью лагерь у подножия горы Олга и пробуду там несколько дней. Эерс-Рок, огромная скала-монолит, была окружена в радиусе полумили плодородными низинами; благодаря искусственному орошению отработанной водой здесь росла сочная зеленая трава и такое множество цветов, что между ними нельзя было ступить. А дальше начинались дюны, они тянулись до самого горизонта, где оранжевый цвет постепенно тускнел и уступал место серовато-синему.
Пожар не пощадил национального парка, и, хотя к моему приходу он стал еще живописнее и зеленее, я боялась, как бы верблюды не поплатились за эту красоту. Многие растения пустыни, когда они только пробиваются на свет, выглядят необычайно привлекательно и кажутся животным вполне съедобными, но как раз в это время в них вырабатываются многообразные защитные яды. Я знала, что Зелли не ошибется и не станет есть то, чего нельзя, но вовсе не была спокойна за остальных верблюдов. На заре исследования Австралии многие экспедиции терпели неудачу из-за гибели верблюдов, отравившихся ядовитыми растениями. Чтобы мои верблюды не уходили слишком далеко, я по очереди привязывала к путам Зелли или Голиафа сорокафутовый канат и обматывала его вокруг подходящего дерева. Зелейка бесспорно была вожаком, и я знала, что без нее остальные не отважатся отправиться в далекий путь. Но с другой стороны, это означало, что Зелейка не могла научить их находить съедобные растения. Правда, кругом было много хорошей травы, и я надеялась, что верблюды не польстятся на что-то незнакомое. Они на самом деле очень тщательно выбирают пищу, о чем я тогда не подозревала.
Я сидела на вершине дюны и смотрела, как наступающий вечер меняет гордые резкие краски дня, придавая им мерцающие пастельные тона, а потом сгущая до синих и багровых цветов павлиньего хвоста. В пустыне это было мое любимое время суток: особый свет редкостной чистоты и прозрачности часами изливался на землю. Вопреки опасениям Эерс-Рок не разочаровал меня. Никакие туристы на свете не могли разрушить эту скалу, по самой своей природе не подверженную разрушению — слишком огромной она была, слишком могучей, слишком древней.
Почти все аборигены покинули Эерс-Рок. Большинство из них ушли в более глухие места, а те, кто остались, оберегали святилища-заповедные места, игравшие необычайно важную роль в соблюдении их древних обычаев и обрядов. Свое жалкое существование аборигены поддерживали, продавая туристам старинные предметы обихода. Они называли их «улуру». Могущественные улуру. Я не могла понять, как аборигены мирятся с присутствием глазеющих людей, которые бродят, держась за стены в пещерах плодородия, или карабкаются по белой полосе с наружной стороны одной из этих пещер и непрерывно щелкают фотоаппаратами. Даже меня туристы едва не доводили до слез; как же мучительно все это было для аборигенов! Только одна жалкая маленькая пещера на западной стороне скалы была обнесена забором с надписью: «Не входить. Святилище аборигенов».
Я спросила одного из работников парка, что он думает об аборигенах.
— Народ как народ, — ответил он, — мешают только всем тут, вот что плохо.
Я не ожидала другого ответа, и, по-моему, не стоит тратить время и доказывать очевидное: туристы — вот кто всем тут мешают; они топчут священную землю, которая никогда им не принадлежала и не могла принадлежать, землю, которую они не понимают и даже не стараются понять. Слава богу, что мой собеседник хотя бы не презирал аборигенов.
На следующий день появился Рик, полный сил, энергии, энтузиазма. Он отыскал меня в роще сандалового дерева, подступающей к скале с южной стороны. Рик заявил, что приготовил мне сюрприз, и повел назад в автофургон. У меня на кровати сидела моя дорогая Джен: одна нога забинтована, рядом с подушкой — костыли. Первая моя реакция — огромное облегчение, удивление, радость. И тут же кто-то внутри меня тихонько прошептал: «Неужели твои друзья так и не отпустят тебя ни на минуту?» Мгновенная смена кадров. Хотя я изо всех сил стараюсь не выдать себя, Дженни, с ее поразительной чуткостью, все поняла, будто моя душа сама распахнулась перед ней. Первые минуты встречи задали тон всему этому трудному дню: между нами словно натянули тонкую, хитро сплетенную сеть, мешавшую словам долетать до цели, но нам обеим приятнее было думать, что во всем виноват Рик, а не мы сами.
В Ютопии Дженни упала с велосипеда, она не могла подняться и некоторое время пролежала в пыли, разглядывая собственные кости, разорвавшие мышцы ноги. Это потрясение, естественно, заставило ее задуматься о бренности человеческой жизни, и она еще не вполне оправилась от пережитого. У нее не хватило сил справиться с противоречивыми чувствами, разбушевавшимися в тот вечер в моем фургоне, словно в кипящем котле. Ни у кого из нас не хватило.
Рик привез с собой проектор и показал нам слайды, где был запечатлен мой отъезд из Алиса. Мы с Джен сидели, широко разинув рты, и вертели головами, будто два клоуна. Снимки были великолепны, ничего не скажешь, но кто эта женщина, достойная украшать страницы лучшего журнала мод? Какая у нее легкая походка, как романтично выглядит дорога и верблюды, которых она ведет, как ласково играет ее волосами легкий ветерок и какой красивый золотой нимб сияет вокруг ее головы благодаря подсветке сзади. Кто это, черт побери? Не говорите мне, что объектив не лжет. Лжет как сивый мерин. Объектив схватывает то, что видит его хозяин, объективность тут ни при чем. И какую поучительную метаморфозу претерпели фотографии Рика за время моего путешествия, как непохожи его первые снимки на все остальные.
