— А в гостинице меня ждала Оля, жена Вадима, — спохватывается он. — "Я не плачу, — сказала мне Оля. — Я жду. Как ты думаешь, завтра их найдут?" Меня она по-прежнему не слушала и отвечала на свои вопросы сама. "'Конечно, найдут. Может, сегодня уже".
Мы с ней ходили по улицам, и она рассказывала про Вадима. Рассказывала все: как они познакомились, как Вадим ей сделал предложение. От нее я впервые узнал, что перед походом они серьезно поссорились.
— Я была самонадеянной дурой, — сказала мне Оля. — Разве можно ему запретить ходить в походы? Он же только этим туризмом и живет. Каждый вечер он мне рассказывал про свои походы.
… Утром восемнадцатого Сашу вызвали в штаб. Там были Турченко, Кротов и другие.
На стуле, в тулупе и валенках сидел мужчина с рыжей бородой. На его лице было написано страдание. Ему было, видимо, жарко в тяжелом тулупе.
— Вы знаете этого человека? — спросил Турченко. Мужчина поднялся и протянул Саше руку. Голубые глаза, окладистая медная борода…
— Из Бинсая я. Чай еще у вас пил…
— Вот давайте еще раз посмотрим карту, — сказал Турченко. — Товарищ Бабин подтверждает наличие избушки.
Саше дали карту. Ту самую, где он вчера рисовал треугольник избушки. Треугольник был стерт.
— Вчера вы ошиблись, — сказал полковник. — Летчики и отряд спасателей на этом месте ничего не обнаружили. Товарищ Бабин сейчас вам расскажет, как добираться до его избушки, а вы попытайтесь отыскать место избушки на карте.
Саша с Бабиным с одинаковым недоумением поглядели друг на друга, и Бабин начал подробно перечислять все повороты Соронги, все хребтики, скалы и притоки, которые он встречал, когда ездил охотиться в верховья реки, к Раупу… Точно так же две недели назад перед Бабиным сидел Глеб и искал на карте место, где находилась избушка этого бородача.
Карандаш плавал по Соронге, тыкался в протоки, и вдруг Саша отчетливо вспомнил слово, написанное рукой Глеба: "продукты". Больше Саша не сомневался, — он нашел ту самую точку, которую две недели назад нанес на карту Глеб.
— Где? — тотчас склонился над картой полковник, сравнил точку с заметками в своем блокноте и кивнул головой: данные совпали.
Полковник взял карту и схватился за телефон.
— Аэродром? Дежурный? Говорит полковник Кротов. Объявите по громкой связи: командирам вертолетов немедленно вылететь на север. Координаты посадки: квадрат "Д-5", километр от впадения притока в Соронгу. Посадку делает Проданин, Кравцов страхует в воздухе. Капитану Проданину захватить с собой врача и медикаменты. С вертолетами поддерживать беспрерывную связь.
Полковник опустил трубку, подумал секунду и снова поднес микрофон ко рту:
— Передайте: посадку делать при ветре и облачности не выше… не выше… Пусть сами решают на месте.
А через полтора часа радист Кожарского аэродрома принял радиограмму: "Кожар, штаб. Докладываю: снял всех шестерых. Оказана первая помощь. Иду курс на Кожар. Проданин".
— Когда Проданин сообщил, что ребята живы? — спросил я.
— Около двенадцати.
Да, время почти совпало. Как раз в это время Новиков предположил, что группу в ночь с пятого на шестое сорвала в ураган Васенина. Он передал дневник мне, встал и выглянул из палатки. Небо обрушилось на нашлагерь сплошным потоком снега. Снег заглушал все звуки, тишина была осязаемая, как вата, как стена.
— Ну, и погодка, — сказал он, вернувшись к печке. — Могу выразить искреннее сожаление товарищу Воронову. Боюсь, что его безрассудное решение послать капитана и самого себя в ущелье кончится весьма плачевно.
Новиков тяжело опустился на чурбак. Меня окликнул Жора-радист. Связь со спасательными отрядами? Нет, еще не время.
— Пиши, — кричал Жора. — Быстрей пиши!… "Всем., всем… коротковолновикам… уральской зоны… точка. Примите… и повторите… на волне… 27 целых… пять сотых метра… точка. Позывные… "Рауп"…
Наши позывные? Кто нас ищет? Штаб? Но время… "Морзянка" запищала опять.
— Пиши: "18 февраля… в охотничьей… избушке… найдены… шесть туристов… из группы… Сосновского… точка. Все шестеро… живы и сняты… вертолетом точка. Командирам… спасательных… отрядов прекратить… поиски… немедленно покинуть… зону… урагана… точка. Всем… всем…"
Сосновцев я так и не увидел. Сразу с аэродрома их перевезли в больницу. Только на второй день к ним пустили родных, а еще через день — Новикова. Но я в это время был уже в редакции. Я начал работать над большим очерком. Я хотел рассказать о событиях, свидетелем которых был, о мужественной группе туристов, о героической гибели Глеба Сосновского. Очерк "Отдай сердце людям" был напечатан в конце февраля. А в начале марта в редакцию зашел Воронов. От него я узнал, что по делу Сосновского было вынесено "обвинительное" заключение. Правда, позже эпитет "обвинительное", исчез, зато само заключение было принято в качестве официального документа комиссии "по расследованию обстоятельств гибели командира туристской группы физико-технического института Г. Сосновского".
— В чем же он обвиняется?
Воронов усмехнулся:
— Новиков на эту тему дал такое разъяснение: "Мы его не обвиняем, а ставим ему в вину…" Следствие, а вслед за ним и комиссия поставили Глебу в вину две веши: раскол группы и уход в одиночку.
Я был совершенно ошеломлен:
— Как же это понять? А разве уход в одиночку попадает под какой-нибудь закон?
— Формально говоря — да. Не под уголовный, конечно, а под туристский. Вообще-то и уход в одиночку, и раскол группы — одно и то же. Точнее, один поступок, попадающий под действие двух параграфов инструкции о походах высшей категории трудности. Но дело не в этом. Ты не думал, почему он ушел из группы?
— Шел к палатке за вещами, за продуктами…
— Это ответ не на "почему", а "куда". Мне кажется, что и Новиков, когда писал свое заключение, на этот вопрос тоже не смог ответить. Он, правда, попытался обосновать уход Глеба, но, по-моему, его объяснение — та же самая "аморальная" версия, только в другом плане: Сосновский обманул ребят, Сосновский бросил их на произвол судьбы.
— А ты видел ребят? Я уехал раньше, чем…
— Я тоже. Врачи не пустили.
— … А без них ничего не выяснишь.
— Это точно. Поэтому тебе прежде всего нужно встретиться с ними. Не сейчас, а через месяц, скажем, или два. Когда они немного придут в себя. А я постараюсь раздобыть для тебя экземпляр официального заключения комиссии.
Мы с Вороновым обстоятельно обсудили все, что так или иначе имело отношение к "делу Сосновского".
Первую попытку встретиться с Сосковцами я предпринял в марте. Решил начать с Толи Броневского. Судя по групповому дневнику, это оптимист, остряк, он, наверное, легче других перенес трагедию, его будет проще вернуть к тем печальным дням…
