Тогда Бьяджи решил остаться. Лагерь Нобиле не может обойтись без радиста.
Прощаясь с Бегоунеком, Мальмгрен шепнул:
— Весьма возможно, что вас спасут, а мы погибнем.
Контузия, которая сначала причиняла ему мучительнейшие боли, уже перестала напоминать о себе. Но левая рука не работала. Ключица была сломана при падении на лед. Он перевязал руку найденным на льду полотенцем и ходил, как горбатый — с искривленным плечом. Дзаппи, обладавший кое-какими познаниями в медицине, осмотрел Мальмгрена и уверил, что переломов нет ни в руке, ни в ноге. Это ободрило Мальмгрена.
— Мы дойдем до земли — я, Дзаппи и Мариано — и поможем спасти всех вас!
Доктор Бегоунек никогда не забудет своего друга, каким он уходил в мутном свете белой полярной ночи 30 мая, искалеченный, нагруженный вещевым мешком и поддерживаемый великой волей…
… Трояни положил руку на плечо предавшегося воспоминаниям Бегоунека. Они продолжали стоять у ледяной могилы Помеллы.
— Меня беспокоит судьба Мальмгрена, — сказал чех. — Вы знаете, Трояни, однажды Мальмгрен признался мне, что в Арктике существует неписаный закон: слабые не должны мешать сильным. Если ты чувствуешь, что твоя слабость стала помехой для сильных, и уже не можешь преодолеть свою слабость, то сумей перестать быть помехой для сильных. В этом и заключается сила ослабевшего в Арктике человека… Но…
— Что — но?
— Мальмгрен добавил, что есть и другой закон, по которому сильный не оставляет слабого. Он вспомнил знаменитого Роберта Скотта и его спутника Эванса. Когда Скотт, обессиленный, возвращался с Южного полюса, Эванс стал отставать, падал, еле передвигал ногами. И Скотт задерживал свое возвращение, чтобы ухаживать за больным товарищем. А ведь Скотт сам уже изнемог. Кончилось тем, что Эванс умер… А за ним и Скотт. Мальмгрен, рассказывая эту историю, заметил, что он на месте Эванса отказался бы быть помехой для Скотта. Он считал, что физическая слабость не должна быть причиной слабости человеческого духа. Я верю в силу духа Мальмгрена. Но я очень тревожусь о его физическом состоянии. И к тому же этот мешок на плечах…
— Не так уж много. Всего по восемнадцати килограммов провизии на каждого человека. Консервы и шоколад — вот то, что мы дали им с собой.
— Да, единственный револьвер остался у нас. Но они взяли с собой топорик, два охотничьих ножа, еще бинокль и секстан. Мариано, помнится, захватил с собой компас и запасное полярное платье. Они порядком нагружены. Для больного Мальмгрена это чересчур тяжело, особенно в дороге по льдам.
— Во всяком случае, Мальмгрен — человек в самом высоком смысле этого слова. Дорогой Бегоунек, вы представляете себе человечество, состоящее сплошь из людей, подобных Мальмгрену?
— Вы поэт, Трояни. Поэт, несмотря на профессию инженера. Но вы правы — Мальмгрен подлинный человек. Он победит свою физическую слабость и дойдет до земли. Если настанет день, когда мы с ним снова пожмем друг другу руки, то это будет один из самых красивых дней на земле.
Им вновь пришлось ползти по краю полыньи. Трояни схватил за руку Бегоунека:
— Слушайте!
Бегоунек ничего не слышал.
Трояни настаивал:
— Мотор в воздухе. К нам летят!
Когда они вернулись к палатке, Бьяджи встретил их восторженным сообщением: он слышал шум мотора… где-то за облаками!
— Мне тоже так показалось, — подтвердил Вильери. — Но я ничего не вижу.
Взволнованные, они всматривались в невысокое небо. Похожие на тяжелые льдины, медленно плыли облака. Ледяная пустыня повторялась в небе, как в зеркале.
— Опять! — прошептал Бьяджи. — Это самолеты!
— Сейчас же перестаньте! — крикнул Нобиле из палатки. — Вы все просто галлюцинируете! Больше выдержки.
Бьяджи опустился на снег.
— Эта ледяная пустыня сведет нас с ума! Мы уже слышим то, чего нет.
— Я ничего не слышал, — виновато произнес Трояни. — Простите меня, я ошибся.
Нет, он не ошибся. Ни он, ни Бьяджи.
В половине восьмого вечера 22 июня два шведских самолета показались над льдиной. Описав несколько кругов, они сбросили группе Нобиле кое-какие припасы. В одном из пакетов оказался лист желтой бумаги. На нем было написано:
«От шведской экспедиции. Если можете найти место для спуска аэропланов, снабженных лыжами (минимум 250 метров), разложите красные парашюты с подветренной стороны».
А менее чем через сутки самолет шведского летчика Лундборга опустился на льдину. Нобиле был единственным, кого Лундборг поднял на своем самолете и перенес на Шпицберген.
Слишком много правды и неправды писалось о том, почему Нобиле, командир экспедиции, спасся первым. Нет страны, где бы не считалось законом, что командир корабля при всех обстоятельствах должен либо спастись последним, либо погибнуть вместе со своим кораблем. Людям, читающим эту книгу более чем через тридцать лет после описанных в ней событий, даже не удастся представить себе, как велико было негодование буквально во всех странах мира необъяснимым тогда поступком Умберто Нобиле.
Самому Нобиле пришлось пережить трагедию еще более тяжелую, нежели ту, что он пережил в день катастрофы своего воздушного корабля. Уже после того, как все мы вернулись домой и «Красин» залечивал раны, полученные им в грозных боях со льдами, Нобиле дал свои объяснения. Он прислал их начальнику экспедиции нашего ледокола профессору Самойловичу. В свое время Самойлович опубликовал их. Все, что описал в этом документе Умберто Нобиле, было подтверждено его спутниками. Но еще и до того, как Нобиле прислал свои объяснения, Бегоунек в беседе с нами говорил, что Нобиле не хотел покидать льдину. Он отказывался лететь с Лундборгом, требовал, чтобы первым покинул льдину раненый Чечиони. Но Лундборг заявил, что имеет распоряжение взять первым Нобиле, так как только Нобиле сможет инструктировать поиски не только обитателей льдины, но и исчезнувшей группы Алессандрини. Вильери, Бегоунек, Бьяджи настаивали, чтобы первым летел Нобиле, — так будет лучше для поисков остальных!
Чечиони сказал:
— Лучше лететь вам первому. По крайней мере, вы лучше других сможете позаботиться о наших семьях.
Спутники уговорили Нобиле: его место, как главы экспедиции, сейчас на борту «Читта ди Милано»! Только там он сможет управлять действиями по оказанию помощи!
Нобиле улетел, и начальником лагеря стал офицер Вильери.
Вот несколько строк из заключительной части объяснений Умберто Нобиле. Их невозможно читать без волнения.
«… Я не подозревал тех обвинений, которые посыплются на меня. В эти печальные дни я ясно видел только часть правды. Позже, когда я мог прочитать первые заграничные газеты, меня охватила большая горечь.
