Для чего, в самом деле, я принял участие в полете на Северный полюс? К чему надо было порывать со светом, с собственной семьей, к чему нужно было уезжать для какого-то полета с настроением, которое допускало большую вероятность не возвратиться обратно?.. Зачем нужно было стоять лицом к лицу с опасностями, зачем, наконец, нужно в течение 431 часа нести ответственность и тяжелый труд командования при исследовании тайн этих страшных ледяных пустынь? Зачем нужно было видеть падение дирижабля — собственного детища, а с ним пережить гибель всех своих надежд, поставить крест на всем прошлом и будущем, скрывая при этом от окружающих свои страдания? Для чего нужно было находить силу улыбаться, ободрять товарищей в моменты, когда, казалось, грозила смерть, в те трудные моменты, в коих невозможно обманываться, когда человек обнажен и когда все, что есть в глубине души, поднимается и маски спадают? Какая была цель тридцать нескончаемых дней держать в напряженном состоянии товарищей и улыбаться, когда они были в отчаянии, уговаривать их уйти, оставив меня среди пустыни во власти льдов, одного с моим раненым товарищем? Какая цель была посвятить всю энергию своего ума товарищам? К чему было все это, когда теперь, придравшись к случаю с Лундборгом, каждый бравший меня на прицел в удобный момент для удара, осмеливался бросать мне позорное обвинение!..»
Умберто Нобиле провел на льдине тридцать суток. Остальные пять человек — сорок девять.
Их было пятеро, уверовавших в спасение только за два дня до того, как оно совершилось. Приближение «Красина» вселило в них уверенность.
Уверовав, они разыскали в своем хозяйстве на льду кусок белой бумаги, расчертили его на клетки, создали некоторое подобие шахмат и… стали играть.
Лучше других играл инженер и философ Трояни. Вовсе отказывался играть Чечиони. Он только спрашивал у других, не пора ли складывать вещи. Он боялся задержаться на льдине из-за каких-то мокрых тряпок, полуразбитых приборов, спальных мешков, изорванных карт…
Чечиони первый, самый старый из пятерых, заметил на горизонте корабль. Тогда он нетерпеливо застучал веслами, заменявшими ему костыли, по льду.
— Вещи! Вещи!
Никто не допускал мысли о том, чтобы оставить на льду палатку, мешки, консервы и флаги.
Они заботились о вещах, как пассажиры, обремененные багажом.
Вильери, Трояни, Чечиони, Бегоунек и Бьяджи увидели «Красина» прежде, чем мы заметили их.
… Восемь часов вечера. На капитанском мостике штурман Лекздынь, поднеся бинокль к глазам, сказал:
— Ну вот, видно уже и этих.
На горизонте стала расти какая-то запятая. В стороне от нее чернела точка. Между ними курился дым. Туман мешал ему подниматься столбом. Чуть поднявшись, дым стлался над горизонтом. Это Бьяджи на льдине зажег дымовые шашки…
Раненый Чечиони волновался, что не успеют «собрать багаж». Можно было подумать, что он не уверен, будет ли «Красин» дожидаться тех, за кем шел сквозь льды и туманы на самый край белого света…
В двадцать один час сорок пять минут ледокол «Красин» подошел к лагерю группы Вильери, бывшему лагерю Нобиле…
Огромная запятая чернела, косо наклонясь над горизонтом. Она оказалась перевернутым самолетом Лундборга. Поодаль темнел треугольник палатки. И вокруг палатки шевелились фигурки.
Фигурки сразу стали большими. Их было всего четыре. Четыре человека в странных пухлых одеждах. Они поднимали и опускали руки. По соседству с палаткой вился черный дымок. Льдина напоминала театральный помост, и еще больше становилось похожим все на театр оттого, что туман, обступая льдину, декорировал ее, как занавес, висящий над сценой.
— Вот ведь нашли… — сказал кочегар Филиппов, закуривая папиросу и обращаясь к рядом стоявшему начальнику экспедиции.
«Красин» подходил к льдине, как к пристани. Вокруг из тумана выступало море торосов, разрыхленных, разбитых ледяных плит. Меж ними лежало поле размером в триста двадцать пять метров на сто двадцать. Посреди поля торчал треугольник грязной брезентовой походной палатки. Вблизи нее на снегу — три каучуковые пневматические лодки. В лодках — банки консервов, жестянки, флажки, приборы и карабины. С северной стороны палатки, в нескольких шагах от нее, тянулась мачта антенны. На северо-восточном краю торчал полураздробленный самолет Лундборга. Он опирался на верхние плоскости — после аварии они оказались внизу. Хвост поднимался кверху. В небо смотрели лыжи, словно лапки опрокинутой на спину мертвой птицы. Нижние плоскости самолета отсутствовали — в палатке они служили настилом. Палатка доживала свои последние минуты на льдине.
Четыре человека возле палатки стояли с поднятыми кверху руками. Самый высокий из них отделился и, крупно шагая по снегу, пошел к борту корабля. Каштановая борода облепила его щеки. Он был одет в теплую вязаную одежду. У пояса белела широкая полоса нижнего свитера, поверх был надет другой, более короткий. На голове — белая вязаная шапка. Сдвинуты на шапку дымчатые очки-консервы.
С поднятыми руками он остановился у борта и в возникшем безмолвии протяжно назвал свое имя:
— Вильери.
Следом за ним уже шагал другой — толстый, огромный, с розовым детским лицом. На нем были коротенькие штаны и какие-то толстые белые, вымазанные в грязи обмотки. Вокруг шеи лежал черный меховой воротник курточки. Из такого же меха была сделана шапка толстого человека.
Двое оставались у входа в палатку. Один седобородый, большой, — Чечиони. Он опирался на весла, служившие ему костылями. Правая нога его была перевязана и казалась короче левой. Рядом стоял худой, маленький, с тонким птичьим лицом и очень высоким лбом — Трояни.
И нигде не было видно пятого.
Вильери и Бегоунек ждали у борта.
За Самойловичем спустились на лед десятка два красинцев.
Бегоунек надвинулся на меня, обнял и стал целовать. Я видел счастливое розовое лицо и маленькие ушки, выглядывавшие из-под меховой черной шапки. Самойлович, обнимая Вильери, уже шел к треугольной палатке. Навстречу двигался инженер Трояни. Бегоунек взял меня под руку и жестом хозяина пригласил к палатке. Он смеялся от счастья, сняв черную шапку с большой головы, радостно мял ее в огрубевших, исцарапанных до крови руках. Чечиони, издали наблюдавший всю сцену встречи, не выдержал. Морщась от боли, опираясь на весла, он попробовал двинуться нам навстречу. Его удержали. Тогда Чечиони стащил с головы грязную шапку и, локтем придерживая левый костыль, стал шапкой размахивать в воздухе.
Мы подошли к палатке. Из нее, как зверек из норки, вылез маленький черный Бьяджи, без шапки, с куском белой исписанной бумаги в руках.
