Там же, на веранде стоит грубо сколоченная полка с посудой, три глиняные миски, кофейник и несколько чашек. На стене висит ружье и транзисторный приемник — два самых обязательных предмета для жителя Амазонии.
Еду Мария готовит на керосинке. Откуда берется керосин? Раз в два-три месяца она покупает его у араба Омара, который проезжает мимо со своим регатаном (так называют здесь лодку бродячего торговца). Омар снабжает всех Жителей этого района всем необходимым. Откуда берутся деньги? От продажи каучука хозяину, которому Шико несколько раз в год возит серые шары сырой резины. Омар и сам готов принимать в обмен на свои товары шары каучука, но это делать опасно: если узнает хозяин, Шико не сдобровать. Кстати, говорит Мария, угощая нас подогретым кофе, Шико именно сейчас собирается сделать обход своих деревьев. Он мог бы взять вас с собой, но вам нужно скоро возвращаться на судно, а Франсиско будет блуждать по лесу много часов. У него около шестидесяти деревьев. И разбросаны они далеко друг от друга.
Но не можем же мы вернуться, не посмотрев хотя бы одну гевею — каучуковое дерево! Мы объясняем это Франсиско, он задумчиво почесывает шею и в конце концов соглашается взять нас с собой до первого ближайшего дерева, а потом отвезти обратно на судно.
Не теряя времени, мы садимся в лодку, Франсиско встает на корму и мощными взмахами весла направляет свое судно куда-то в глухую чащу. Мы окунаемся в жаркий влажный полумрак. Солнечные лучи никогда не проникают сюда, они не в силах пробить сплошной шатер многоярусного леса. Почва здесь напоминает болотистую топь. Раздвигая носом тростниковые заросли, лодка тихо скользит по вязкому ковру опавших листьев, кувшинок, плавучего мха. Франсиско аккуратно обходит гниющие поваленные стволы. Тихо шелестят, цепляясь за борта, лапчатые листья папоротников, тонкие стебли тростника капараны. То и дело мы нагибаемся, уклоняясь от серых воздушных корней, от болтающихся стеблей эпифитов — растений, паразитирующих на стволах и ветвях деревьев.
Сзади нас раздается легкий всплеск, мы оборачиваемся и видим исчезающий в тине хвост маленького крокодила.
— Три крузейро сбежали, — улыбается Франсиско и объясняет, что за приличную крокодилью шкуру ему Омар дает товару на три, а то и на пять крузейро.
Он поворачивает лодку к чернеющей слева коряге. Мягкий толчок, ловким движением руки Франсиско подхватывает лиану, подтягивает лодку, выпрыгивает на зыбкий берег, провалившись сразу по щиколотки, и протягивает нам руку. Можно высаживаться.
Мы идем за ним по одному ему различимой тропке, нагибаемся, пролезаем под хаотичным сплетением лиан, обходим яму с черной водой, перешагиваем через гнилой ствол и оказываемся у гевеи — каучукового дерева, кормящего Франсиско и его семью. Вот уж где уместно звучит название известной пьесы: «Деревья умирают стоя». Старая гевея испещрена косыми надрезами. Заметно, что дерево чахнет. Франсиско подходит к стволу, и только тут мы замечаем маленькую жестяную баночку, прикрепленную под тремя самыми свежими надрезами. Баночка на треть примерно заполнена светлым, как сгущенное молоко, соком. Это и есть каучук.
Франсиско отдирает баночку и выливает ее содержимое в захваченный из лодки бидон. Тщательно вычищает он пальцами жестянку, потом делает ножом еще четыре зарубки с другой стороны и прикрепляет у нижней пустую баночку.
— Вот и все, — говорит Итамар. И так он работает каждый день, объезжая пять дюжин деревьев. Всю жизнь.
Мы пускаемся в обратный путь.
— Много времени теряешь из-за нас, — говорит Итамар Франсиско.
— Ничего, — отвечает он. — Деревья мои совсем уже высохли. Можно было бы сегодня вообще не обходить. Лучше отправиться за орехами или рыбу половить. Не знаю, как быть дальше. Каждый год собираю каучука все меньше и меньше… Чем это кончится? Скоро, видать, придется перебираться на новое место. Но куда? И как уйти от хозяина, которому я задолжал двести крузейро?
Мы прощаемся с Франсиско, благодарим его, вручаем подарки ему, жене и детям и поднимаемся по спущенному трапу на палубу. Стюард Франсиско объясняет, что сейчас отправляемся, «Содре» вздрагивает, и маленькая хижина Франсиско и Марии начинает постепенно и все быстрее уходить назад, за корму.
После обеда я слышу, как Итамар стучит в соседнюю каюту:
— Дона Флора! Ваша заветная мечта сбылась: выходите полюбоваться Амазонкой.
Выскочив на палубу, мы обнаруживаем, что правый берег, как и раньше, тянется совсем рядом, метрах в пятидесяти от борта, а вот левый отодвинулся куда-то далеко, на километр или около того.
— Вот теперь-то и начинается Амазонка, — говорит назидательно сеньор Алмейда, — и это означает, что мне пора начинать укладываться: скоро мой Алмейрин.
Форд не бросает деньги на ветер
«Алло! Педро Монтейро из Алмейрина сообщает своим родственникам и друзьям, что его дочь Кармелия выходит замуж за Жозе Кастро из Праиньи. Свадьба состоится в субботу».
Услышав это сообщение, Алмейда довольно улыбается: невеста — его крестница, и он будет рад погулять на ее свадьбе. Дай бог счастья этой девочке, которую лет пять назад едва не загрызли муравьи. Сколько ей тогда было лет? Не то семь, не то восемь. Она лежала больная, дома никого не было, и приди ее отец на полчаса позже, маленькую Кармелию можно было бы готовить к отпеванию.
Алмейда буквально начинен всякими историями и до самой своей высадки в Алмейрине остается в центре внимания курительного салона «Лауро Содре». Один японский студент, пробравшийся в салон из третьего класса, узнав о том, что вчера мы чуть ли не весь день плыли вдоль владений Алмейды, чрезвычайно удивился. Услышав, как охает и удивляется японец, Алмейда вдруг неожиданно нахмурился:
— А что тут особенного? Я вовсе не самый богатый землевладелец штата. Тут у нас есть такие, владения которых нужно не на судне объезжать, а облетать на самолетах. Вон в Бревисе американец Мак-Клоун имеет четыреста тысяч гектаров.
Замечание Алмейды подогрело страсти, и пассажиры «Лауро Содре» наперебой бросились изливать накопившееся в душе каждого бразильца раздражение бесцеремонными «гринго», цепко ухватившимися за кусок жирного амазонского каравая. И курительный салон закипел рассказами о гигантских латифундиях янки, рядом с которыми поместья Алмейды выглядят столь же убого, как обшарпанный причал Кокала по сравнению с многокилометровыми пирсами нью-йоркского порта.
Как это получилось? Почему «гринго» так упрямо лезут в эти места, столь трудные для жизни человека? Прежде чем ответить на эти вопросы, нужно представить себе, что такое Амазония.
