сам говорю. Великое чудо путешествия — держать открытыми не только глаза, но и сердце.
***
И снова шаманы приходят поздним вечером, ближе к ночи. На сей раз — очищать энергетику, «выгнать дьявола», поясняет Фупу. Готовятся к этой церемонии с обеда — развешивают тент посреди двора, расстилают соломенные тюфяки, обмазывают центр этой сцены глиной — место алтаря, как я поняла уже к ночи. Людей на этот раз собирается гораздо больше — наверное, вся деревня. Они рассаживаются по кругу, женщины и мужчины отдельно. Угол у алтаря занимает главный шаман, обмотанный белой простыней и похожий на бедуина, и музыканты-барабанщики. На самом же священном месте раскладывают цветы, ставят плашки с рисом, а в центр помещают свечку, накрытую листьями пальмы. Когда же этот «абажур» догорает, его меняют на новый — несколько раз за всю ночь. Это как атрибут светомузыки.
Сама церемония длится долго, в несколько сессий, нагоняя все большее волнение среди деревенских. Начинаются подобные церемонии одинаково, издалека, когда за общим разговором шаман вдруг принимается тихо стучать по тарелке. Замолкают все уже в разгар представления, когда, раскачиваясь из стороны в сторону, шаман повторяет слова на два голоса, один из которых жалостливый и молящий, а второй — достаточно жуткий, каркающий и пронзительный. Всех слов, к сожалению, я понять могу, но кое-что разбираю: «Огонь, огурец, видеть, рис, прятать, вода…» И одно слово повторяется раз за разом. Это слово «бабу» — ребенок. Все громче и громче. Когда у шамана кончается воздух, его начинает трясти, глаза закатываются, язык заваливается — и музыка в этот момент прекращается. Только венчик из листьев трясут что есть мочи в такт шаманских беснований. Шамана отбрасывает, он начинает рычать и прыгать на деревенских, а те в ужасе отшатываются. Женщины даже визжат. Потом он принимается бегать по двору и в какой-то момент вдруг запрыгивает в открытое окно нашего дома. Мужчины подскакивают, захлопывают ставни и дверь с другой стороны. Запертый, шаман мечется прямо под нашей комнатой, начинает ломиться в закрытую дверь и истошно визжать. Мы слышим звон посуды — шаман громит кухню Фупу. Но спустя пару минут он затихает, и его, обессиленного, почти без сознания, выносят во двор.
Я же прячусь в тени своего крыльца и наблюдаю за происходящим, и особенно за деревенскими, с серьезными лицами созерцающими церемонию. И гадаю — насколько они верят всему этому? Быть может, для них это лишь театральное представление, одно из немногих развлечений деревни? Они выглядят взволнованными, порой напуганными, порой впечатленными, но, может быть, и это входит в обязательную программу шоу? И пока я размышляю, люди шепотом обсуждают происходящее. А потом вдруг это шипение прерывает голос — строгий и властный. Я слышала его и раньше, со школьного двора, но никогда не могла понять, кому он принадлежит. Подняв глаза, я с удивлением обнаруживаю, что, заложив руки за спину и прохаживаясь туда-сюда в своих желтых резиновых сапогах, надетых явно не по сезону, но по статусу, говорит не кто иной, как Макармама. Заискивающий, улыбающийся нам самой сладкой улыбкой и посмеивающийся дурачком, теперь он оказывается жестким и серьезным мужчиной. И я наконец могу признать в нем хозяина деревни. Ему отвечает другой голос, требовательный и уверенный, и я поражаюсь, ведь говорит это Фупу, отбросив всякое жеманство и лесть бесед с иностранцами. И все они — мои соседи, люди, про которых я думала, что знаю их, снимают вдруг свои маски, и я вижу настоящую деревню с ее реальными проблемами — проблемами, о которых они рассказывают нам с таким равнодушием, но которые действительно существуют в их закрытом обществе. И в тот момент я понимаю, что шаманам они все-таки верят.
***
― А ты что думаешь? — вернувшись в комнату, спрашиваю Асю.
Шум за стеной не дает ей уснуть. После долгой паузы она наконец отвечает:
— Был у нас в один преподаватель. Можешь представить себе — МФТИ, кафедра физики, сплошные рационалисты. А он вот мог задать нам какой-нибудь совершенно скандальный вопрос, например: «Как экстрасенсы могут слышать мысли умершего человека?» Так вот он тогда пояснил. «А что, — говорит, — такое по сути своей мысль? Набор электрических импульсов от определенных нервных окончаний, которые в своей комбинации создают электромагнитную волну, отправлявшуюся гулять в пространство. Подсчитайте, как быстро такая волна затухнет, и узнаете, как долго после смерти человека его мысли будут летать вокруг нас. Почему бы не допустить того, что некоторые люди могут быть настроены на прием таких вот волн?» — Ася улыбается. — Я не пойду лечиться к шаману, если у меня есть таблетки, но вполне могу представить, что есть травы, которые содержат что-нибудь очень полезное. Я не попрошу шамана поиграть мне на тарелках, чтобы вылечить мигрень, но могу предположить, что все это может работать, как гипноз в кабинетах у психотерапевтов. Я не поверю шаману, предсказавшему мне будущее, но могу представить, что он способен прочитать мои мысли или по крайней мере почувствовать эмоции и сделать выводы. Я не хватаюсь за непроверенные способы, чтобы справляться с проблемами, но я и не тот человек, который категорически отрицает все, что не изучено в лабораториях. И если можно попробовать объяснить что-нибудь рационально, зачем наотрез говорить, что все это неправда?
Глава 17
В непальском доме
По окончании фестиваля Досаин мяса в каждом доме остается еще навалом. Что такое холодильник, в непальской деревне даже не знают, готовят всё на раз. И поэтому (но не забудем и о чувстве глубокой симпатии, чтобы сделать наши встречи приятнее) нас приглашают всю неделю, и каждый вечер мы посещаем новый дом. За это время я успеваю разглядеть его, этот самый непальский дом, в деталях и теперь хочу рассказать об этом подробнее.
* * *
Начать, наверное, следует с того, что оград здесь нет. Да и пятачка перед домом — того, что мы называем двором, — тут не оставляют. Есть один, перед нашей хижиной, но здесь это скорее центральная площадь. Она обнимает сразу несколько домов, собравшихся вокруг единственной лавки округи. Тут можно и выпить, и потанцевать, и даже позвать шаманов — словом, разгуляться.
«Огород» — а здесь аккуратно уложенные в геометрию лестницы плантации — к домам не прилегает. Нередко это единое полотно, поделенное деревенскими на части, чуть ниже крутого склона нашей вершины. Здесь и рис выращивают, и коров пасут. Вся жизнь крестьянина проходит именно тут, на необъятных просторах высокогорья. Поэтому и
