А если, если спрятаться так, чтобы приближающаяся цепь прошла мимо, не обнаружив его?
Он резко поднял от земли голову и прислушался. Теперь он услышал низкий ворчливый гул, словно сам лес рассердился на него, мрачный гул, на фоне которого дикари мучительно выводили свои рулады, как каракули на грифельной доске. Он знал, что уже однажды слышал этот гул, но вспомнить, где и когда, у него не было времени.
Броситься на прорыв.
Залезть на дерево.
Спрятаться, чтобы они прошли мимо.
Раздавшийся невдалеке вопль заставил его вскочить на ноги, и он опять пустился бежать, продираясь через колючие кусты. Он выскочил на лужайку — ту самую лужайку; он узнал ее… свиной череп все еще ухмылялся своей саженной ухмылкой, но теперь уже не насмешливо — далекому голубому небу, а злорадно — в покрывало густого дыма. Ральф побежал под деревьями, и тут до него дошло, что означает ворчание леса. Выкуривая, его дымом, дикари подожгли весь остров. Спрятаться лучше, чем залезть на дерево: если его все-таки заметят, он еще попытается прорваться через цепь.
Значит, спрятаться.
Интересно узнать, как бы решила на его месте свинья, подумал Ральф и скорчил зачем-то гримасу. Найти самые густые заросли, самую темную дыру на острове и забиться туда. Теперь он бежал, осматриваясь по сторонам. В порхающих пятнах и полосах солнечного света на его грязном теле поблескивали струйки пота. Вопли охотников отдалились и стали едва слышны.
Вот оно, наконец, подходящее место; впрочем, выбора у него не было. Кусты, немыслимо перепутанные ползучими растениями, сплелись огромным ковром, непроницаемым для солнечного света. Под этим ковром оставалось пространство высотой около фута, хотя и пронизанное бесчисленными, уходящими вверх стеблями. Если заползти на самую середину — это в пяти ярдах от края, — им его не найти, разве что дикарь ляжет на живот и заглянет под низ, но и тогда его вряд ли увидишь в темноте… И если все-таки случится самое худшее — дикарь увидит его, у него будет шанс броситься на этого дикаря, прорваться сквозь цепь и, сделав петлю, сбить их со следа.
Волоча за собой свою палку, Ральф осторожно пополз между стеблями. Наконец он забрался под самую середину ковра, лег и прислушался.
Пожар был большой, и барабанный гул, оставшийся, по расчетам Ральфа, далеко позади, стал гораздо ближе. Помнится, лесной пожар обгоняет скачущую лошадь. Оттуда, где он лежал, была видна часть лужайки, пятнистая от солнечного света, и вдруг у него на глазах эти солнечные пятна замигали.
Это так напоминало дрожание пелены, которая уже не раз заволакивала его сознание… Но солнечные пятна потускнели и погасли, и он понял, что это туча дыма заслонила от солнца весь остров.
А может, под кусты заглянут Сэм-и-Эрик и даже заметят его, но притворятся, что ничего не увидели, и промолчат. Он лег щекой на шоколадно-коричневую землю, облизнул сухие губы и закрыл глаза. Земля под кустами чуть дрожала; или это был какой то звук, слишком тихий, чтобы его можно было услышать среди громового гула пожара и натужных рулад дикарей.
Донесся возглас. Ральф оторвал щеку от земли и посмотрел в полосу сумеречного света. Они, должно быть, уже близко, подумал он, и у него заколотилось в груди. Спрятаться, прорваться, залезть на дерево — что же лучше в конце концов? Ведь потом не переиграешь.
Пожар все приближался, гремели залпы взрывающихся в огне ветвей и даже целых стволов. Болваны! Какие болваны! Огонь уже, наверное, охватил плодовые деревья… Что же они будут есть завтра?
Ральф беспокойно заворочался в своей узкой постели. Терять ему нечего! Что они с ним могут сделать? Избить? Ну и что? Убить? Палка, заостренная с обоих концов…
Крики раздались совсем близко, и его словно подбросило. Он увидел, как из путаницы зелени торопливо выбрался полосатый дикарь и зашагал с копьем прямо к его укрытию. Пальцы Ральфа впились в землю. Приготовиться.
Ральф ощупал копье, чтобы выставить его острым концом вперед, и только теперь заметил, что палка эта заострена с обоих концов.
Дикарь остановился шагах в пятнадцати от него и заулюлюкал. Может быть, он услышал в грохоте пожара, как бьется сердце? Не вскрикни! Будь наготове.
Дикарь двинулся вперед, и теперь он был виден снизу только до пояса. Вот древко его копья. Теперь он виден только до колен Не вскрикни!
Позади дикаря из кустов выбежало стадо свиней и с визгом бросилось в лес. Пронзительно кричали птицы, пищали мыши, какой-то скачущий зверек забрался к нему под зеленый ковер и притих.
Дикарь стоял теперь прямо перед логовом Ральфа, в каких-нибудь пяти шагах, и улюлюкал. Подобрав под себя ноги, Ральф сжался в комок. Он держал кол, заостренный с обоих концов кол, который неистово вибрировал, становясь то длинным, то коротким, легким, тяжелым, снова легким.
Клич прокатился от берега до берега. Дикарь опускался на колени, за ним, в лесу, вспыхивали огоньки. Одно колено на земле. Теперь другое. Обе руки. Копье.
Лицо.
Дикарь вглядывался в темноту под кустами. Наверное, он видел проблески света слева и справа, но посредине — нет… Там было что-то черное, и дикарь весь сморщился, пытаясь разглядеть эту черноту.
Тянулись секунды. Ральф смотрел дикарю прямо в глаза.
Не вскрикни!
Ты вернешься домой.
Он увидел. Хочет проверить. Своей острой палкой.
Ральф издал вопль — вопль страха, ярости и отчаяния. Ноги выпрямились, вопль стал протяжным и клокочущим.
Ральф рванулся напролом через заросли и, окровавленный, рыча и завывая, выскочил на лужайку. Он взмахнул колом, и дикарь опрокинулся, но сюда уже бежали другие, оглашая воздух громкими криками. Увернувшись от летящего копья, Ральф побежал. И вдруг вспыхивавшие, мерцающие перед ним огни слились, рев леса превратился в грохот, а высокий куст у самой тропы взорвался огромным веером пламени. Ральф метнулся вправо и отчаянно бросился наперегонки с волною огня, хлеставшего его сбоку свирепым жаром. Улюлюканье раздалось где-то позади и прокатилось по лесу — цепь пронзительных воплей, означающих одно: «Увидел!» Справа от Ральфа возникла коричневая фигура — и исчезла. Дикари гнались за ним и бешено вопили. Слышно было, как они ломились через подлесок, а слева, обдавая его слепящим жаром, грохотало море огня. Позабыв о ранах, голоде и жажде, он стал живым воплощением страха — безудержного страха на летящих ногах, мчавшегося по лесу к открытому берегу. Перед глазами прыгали какие-то точки, они превращались в красные круги и, расплываясь, пропадали. Ноги, эти чужие ноги, они еле двигались; улюлюканье настигало, надвигалось смертельной угрозой.
