Уголок, который мы с Доном облюбовали для своего ночлега, не сулил нам особого комфорта, но на лучшее здесь рассчитывать не приходилось. Я подвесил гамак на шлямбурном и обычном крючьях под широким карнизом, метрах в тридцати от убежища наших товарищей. Дон не захотел тащить с собой гамак и решил лечь прямо на полку подо мной, где она после небольшого скоса образовала ровную плоскость шириной меньше метра.
Нам повезло, что нашлось второе место для ночлега, но сперва я вернулся к обители наших товарищей и снял их на спуске.
Необычно складывалось это восхождение: отрабатывая отрезок, сохраняешь контакт со стеной через крючья; когда же закреплена веревка, только в причальных точках и соприкасаешься с ней…
Я принял спускающийся сверху рюкзак, который был прищелкнут к основной веревке, чтобы не проскочил мимо Террасы. Следом показался Джо.
— Не прошли? — спросил я.
— Не прошли, но Мо говорит, что Бездонный камин выглядит вполне сносно, — отозвался он.
Джо спускался медленно, чтобы не слишком нагревалась восьмерка. Мы постоянно беспокоились, как бы восьмерки при спуске не нагревались до такой степени, что будут плавить нейлоновую веревку. Джо уже разработал хитроумный и успешный способ охлаждать их в конце каждого этапа водой из бромелий.
Пока они заново подвешивали гамаки, я приготовил еду. Затем мы обсудили дальнейшую тактику восхождения. Постановили на другой день всей группой сделать попытку дойти до Зеленой башни. Нам с Доном выпала роль дублеров. Мы намеревались поднять два больших рюкзака и столько снаряжения, сколько нужно, чтобы достичь вершины. Продуктов у нас было на пять дней. Разрезав прохудившуюся канистру на две части, я положил их на бромелии, чтобы собирали воду, и эта уловка себя оправдала.
Ширина полки здесь была чуть больше полуметра; ее ограждали макушки бромелий, прилепившихся ниже на скосе. Этот скос переходил в нависающую стену, которая спадала вниз до самого основания Носа.
Все наше имущество было подвешено на крючьях, вбитых в скалу над полкой. Справа, где открывался вид на лес, была закреплена веревка, спускающаяся к Большой впадине; прямо над ней свисали петлей две веревки с Африканской корки. Поскольку Терраса круто обрывалась вниз, я в этот день закрепил перила на пути к новому биваку за углом. После ужина Дон прошел вдоль перил к пятачку, который он себе расчистил среди зелени.
— Не завидую тебе, — сказал я ему вдогонку. — Представляю, сколько проколов придется заделывать сегодня ночью!
Я направился следом позже, когда уже стемнело, светя фонариком: один неверный шаг мог оказаться роковым. Дон уже забрался в спальник и делал себе подушку при свете своего фонарика. Он сообщил, что живности не так уж много. Впрочем, делать какие-либо выводы на этот счет было рано — ночная смена еще не заступила.
Вечер выдался пасмурный. Облака лепились к краю карниза, будто серые обои. Я забрался в гамак, готовый к тому, что крюк в ногах выскочит; правда, на всякий случай я пристегнул грудную обвязку к шлямбурному крюку. Все обошлось благополучно, и я лег поудобнее, укрывшись тентом для защиты от сырого тумана. При свете фонарика я видел на каменном козырьке надо мной рябь, напоминающую рифленое железо. Посветил вниз и заметил змею, юркнувшую под растение, похожее на вереск.
— У тебя все в порядке, Дон? — тревожно спросил я.
— Ага, сойдет.
— Я только что видел змею.
— И я вижу. Вот тебе!..
В скале отдавался стук Донова молотка. Он яростно сражался с ползучей нечистью.
Тарантуловая терраса пришлась мне по душе. Лучшего места для гамака нельзя было пожелать; я чувствовал себя словно в пещере Горного Короля. Когда я проснулся утром, свежий ветерок со стороны Венесуэлы разгонял туман. Глухой рев водопада свидетельствовал о том, что ночью шел дождь, но мы были надежно укрыты. Дон доложил, что спал хорошо, отразив вылазку нечисти, и ничуть не намок. Мы пошли к своим товарищам завтракать; здесь было холодновато от ветра. Поскольку Джо занимался стряпней на «верхнем этаже», он и Мо поели не вылезая из гамаков. Затем мы уложили в рюкзаки снаряжение, готовясь к заключительному (как нам представлялось) броску.
Мы двинулись вверх поочередно на жумарах по закрепленным веревкам. Первыми поднимались Мо и Джо; Дон и я — так сказать, группа поддержки — тянули за собой вещи. Я шел замыкающим и снимал всю операцию камерой-автоматом, которая перезаряжается путем смены готовых кассет с пленкой, что намного облегчало мне работу. Отснял кассету — тут же сменил ее новой, и не надо возиться, цепляя пленку за зубчики. Еще мы несли с собой исправную рацию.
Дон вытащил на Африканскую корку рюкзаки. Поднимаясь следом за ним, я с тревогой обнаружил, что часть веревки ниже опорного крюка сильно потерта, вот-вот оборвется. Мы подтянули веревку, чтобы потертый кусок был выше крюка.
Дон продолжал подъем, пристегнувшись к верхней веревке. Уйдя по горизонтали от Африканской корки, он проследовал надо мной и повис в десяти метрах от скалы; ширина просвета ограничивалась тем, что нижний конец веревки был закреплен за крюк, надежно вбитый в Корку выше моей головы. Затем Дон пошел вверх, и веревка судорожно дергалась каждый раз, когда он нагружал стремя. Что там говорить, тягучий и утомительный отрезок! Наконец силуэт Дона отпечатался на фоне неба метрах в двадцати пяти надо мной и пропал. Минут через десять он крикнул сверху, чтобы я подавал первый рюкзак. Я отпустил его на веревке на десять метров от скалы и крикнул Дону, чтобы тянул, надеясь, что вспомогательная веревка не перепутается с основной там, где обе они лежали на перегибе карниза. Все обошлось благополучно, и за первым рюкзаком проследовал второй. Потом я сам пошел вверх на жумарах. Странное это было чувство, когда я стал удаляться от скалы, словно судно, которое отходит от пристани, удерживаемое носовым фалинем. Повиснув вертикально под Крышей, я перехватывался жумарами; страховочный зажим скользил за мной по другой веревке, уже основательно потертой. Свесив вниз кинокамеру, я снял не совсем обычные кадры зеленого мира, как бы медленно вращающегося далеко подо мной.
Казалось, край карниза не приближается, однако просвет между мной и скалой постепенно сокращался. Три метра… два с половиной… два… Я передохнул, снова поглядел вверх и с ужасом обнаружил, что веревка сильно потерта. Оплетка разошлась, и обнажились нити сердцевины. Когда я двинул вверх зажим, он сполз обратно вместе с оплеткой, как будто я обдирал кролика. Я замер, борясь с чувством страха. Выдержит или не выдержит? Насколько я мог судить, сердцевина мало пострадала, однако толщина загруженной моим весом веревки в этом месте не превышала шести миллиметров.
