свидетельствовал, что все тщетно. Опять аварийка. Домкрат, запаска. Пока возились, сумерки настоялись до чифирной, крепчайшей густоты. И бодрили так же. Хотелось поскорее отсюда уехать. Поворот ключа зажигания, вскряхтывание стартера – и последний фейерверк всех сразу затухающих лампочек.
В пустыне, постоянно стравливая и подкачивая колеса, я, похоже, задал работы нашему почтенно возрастному аккумулятору. Добили его компрессор и аварийка. Мы остались среди степи, в надвигающейся ночи, со враз омертвевшей машиной. Это было неприятно, но не так и страшно. Палатка, спальники, перекус – все было. Другое дело, что ночевать возле трассы – то еще удовольствие. Лучше было бы «прикурить» машину от чужого аккумулятора.
Стали тормозить проезжающих. Завидев в плотном, черном как чадра, южном воздухе посреди степи непонятных людей, водители только прибавляли газу. Суровые, позорно-крутые самарские джипперы, идущие караваном, татуированные водители грузовиков, вахтовые газели, полные рабочего люда – все пролетали мимо нас, будто завидели вооруженных красноармейцев из Чапаевской дивизии, наводивших в этих местах шороху сотню лет назад, ну или инфернального героя Рутгера Хауэра из фильма «Попутчик», не меньше.
Наконец остановилась легковушка с казахской семьей – мужчина в годах, женщина и двое детей лет пяти-семи. Мы споро «прикурились» от беспечных этих радушных ездоков, выяснили все по поводу близлежащих шиномонтажей, пожелали добрым нашим спасителям счастливого пути и двинули дальше. Повезло! Правы были гаишники из Кульсары. Мир не без добрых людей.
Держа скорость не больше семидесяти, чтобы не оставить во вдруг испещривших всю дорогу яминах и запасное колесо, стараясь не притормаживать и не разгоняться, плавно, чтобы нагнать в аккумулятор побольше заряда, на минимальном уровне осветительных приборов, без кондиционера, мы доплюхали около восьмидесяти километров до поселка Индерборский.
Уже по полыхавшим издали в степи, будто Лас-Вегас, огням было ясно, что поселение это большое, вольное и что найдем мы в нем и ремонт, и кров. Так и получилось. Прямо на въезде в поселок был шиномонтаж, а через дорогу – мотель и АЗС.
Через час, в глубокой ночи, мы уже устраивались на ночлег и открывали прихваченную еще в Жанаозене бутылку вина.
Итого за день 960 км. Всего 5890 км.
Позавтракали здесь же, в мотеле. Благо при нем имелась столовая и работала она с раннего утра.
Стоянка перед мотелем была забита машинами – и легковушками, и грузовиками. Среди них стояли две идеально чистые, отполированные «Волги 3102» с квадратными фарами. Возле них шумела толпа казахов в возрасте. В толпе выделялся худощавый старик в белом костюме. Помимо белого пиджака и брюк на нем были белоснежная рубашка, белый с золотым отливом галстук, белые туфли и белая шляпа на благородной, белой от седины голове. Держался он прямо и двигался с медлительной величественной грацией старого, но еще опасного тигра. Напоминал какого-то отошедшего от дел, но не утратившего повадок и навыков итальянского мафиозо. Или черноморского бандита из позднесоветского фильма Юрия Кары «Воры в законе».
Я доливал воду в бачок омывателя и не спеша оглядывался. Ночью мы, понятное дело, ничего не увидели. Местность до сих пор была равнинной, но виднелись уже и пашни, и посадки, и невысокий, но густой кустарник. Ощутимо тянуло свежестью.
Казахский «дон» прогуливался вокруг машин с незажженной сигаретой, все увеличивая радиус, и вскоре оказался неподалеку.
– Извините, – вдруг обратился он ко мне на чистейшем русском, – вы не знаете, где здесь можно курить?
– Вам – везде! – улыбнулся я ему.
Старик тоже разулыбался. Ему явно хотелось пообщаться.
– А вы не болгарин случаем? – вдруг спросил он.
Тут пришел мой черед тянуть до ушей улыбку. Дело в том, что прикол с болгарином я уже слышал. Однажды мне даже на похоронах заявили, что я похож на болгарина. Вдруг ни с того ни с сего, посреди скорби: капец ты на болгарина похож!
Меня вообще все принимают за своего – сербы, греки, кавказцы, но болгарином считают почему-то чаще прочих.
– Что, такой же красивый, как Киркоров? – спросил я у старика.
– И это тоже, – согласился дед.
– Раньше я был молодой и красивый, – продолжил балагурить я, – а теперь просто красивый.
Старик стал возражать, что я очень сильно заблуждаюсь по поводу своей минувшей молодости, и предложил посмотреть на него. Дескать, вот как выглядит человек, чья молодость ушла безвозвратно.
– Зато импозантность вас и не думала покидать, – успокоил я казаха.
Он с достоинством согласился со мной.
– Так вы не болгарин? – с надеждой переспросил, затягиваясь, старик. – Жаль. Я в советское время был директором рыбозавода и дружил с главным инженером болгарской фирмы, которая поставляла нам оборудование. Вы удивительно на него похожи. Я подумал, а вдруг родственник.
Старик докурил. Элегантным щелчком по затяжной траектории отправил окурок точно в урну.
– Вы знаете, я так люблю болгарский язык. Надеялся попрактиковаться. Вы точно не болгарин? Нет у вас в Болгарии родни?
– Увы, – развел я руками. – Во всяком случае, официальная родословная об этом умалчивает. Жаль, что я не могу дать вам практики в болгарском. Но, надеюсь, вам было просто приятно со мной поболтать. Мне было очень приятно.
На этом мы и расстались.
Мы отправились к дому, а старик возле машин устремился в свое далекое прошлое, где он был молод и красив и где остался его веселый болгарский друг.
После Индерборского ям как будто стало меньше. Пошли плавные, в тягун, подъемы и спуски, но дорога не петляла, все так же шла вдаль ровной чертой. Кое-где по бокам начались кусты и посадки, акация теперь уже была в полтора человеческих роста, местами скоблил воздух щеткой пирамидальный тополь, а то и несколько.
Я с опаской чаще прежнего отмечал дорожные знаки ограничения скорости. Два вчерашних инцидента не давали на этот счет успокоения. Вскоре мы о чем-то разболтались, я завел одну из своих многочисленных «утиных историй» и только-только приготовился смаковать детали давно отгремевших бурь, как вдруг сзади раздался мерзкий вой.
Полицейская машина требовала съехать на обочину. На этот раз ловушка была донельзя банальной. Знак ограничения скорости стоял где-то позади, в пяти километрах. А вот знака его отмены не было. А примыкающие съезды не были обозначены знаком «Перекресток».
Гаишник был совсем уж типичнейшее чешуило, кровь каковых состоит, в пику крови человека, не из красных и белых клеток, а из белых и черных, как жезл регулировщика.
Опять начались песни про выходной, про банкоматы, про то, что с
