Ханс Майбаум - Сирия - перекресток путей народовм

Вдруг я замечаю, что небо изменило цвет. Исчезла сияющая голубизна. Оно кажется пасмурным, потемнело, за несколько минут приобретя багрово-серую окраску. Вскоре мне становится ясно: опасения старика из Эль-Карьятейна сбылись — надвигается песчаная буря. Только этого нам еще не хватало!

Я уже отчетливо ощущаю вкус песка. Он забирается в рот, скрипит на зубах, набивается в глаза и уши. И, по всей вероятности, в мотор! Вскоре становится так темно, что я больше не различаю дороги. Горы давно исчезли. Я включаю фары, но это бесполезно. Останавливаю машину и выключаю мотор; стекло я давно уже закрыл. Нам не остается ничего другого, как ждать конца бури. Из опыта, приобретенного мною и в городе, и на дорогах страны, я знал, что буря должна пройти через несколько минут, но может длиться часами.

Между тем наступил такой мрак, что я перестал различать даже эмблему над радиатором. Песок проникает во все щели. Приборный щиток, сиденья — все покрывается тонким слоем песка. Я бросаю взгляд на часы — пока еще нет причины волноваться: с начала бури прошло не более 20 минут. И — мне кажется только или на самом деле — становится светлее? Нет, буря действительно кончается, дорога снова постепенно вырисовывается из темноты. А еще через десять минут сияет солнце, как будто оно нас никогда и не предавало.

Теперь начинается самое трудное: завести мотор! Сердце колотится от волнения. Сначала я протер ветровое стекло, приборный щиток, сиденья, чтобы оттянуть решающий момент, но этого все равно не миновать. Решительный поворот ключа зажигания, и я едва отваживаюсь поверить — мотор работает! Правда, сначала он еще немного чихает, но вскоре это проходит; он работает послушно, четко, как будто ничего и не случилось. Вот видишь, старик из Эль-Карьятейна, думаю я, а ты хотел, чтобы мы из-за какой-то маленькой песчаной бури отказались продолжать поездку! И это при современной-то технике!

Направление, указанное нам пастухом, уводит нас из равнины. Дорога становится хуже. Пришлось пересечь несколько вади. Скоро дорога и вовсе кончилась. А развалин все еще не видно! Вместо этого камни на склонах гор, которые я пересекаю, становятся все крупнее. Приходится требовать от машины слишком многого. Сначала я еще извиняюсь перед ней, когда камни царапают днище кузова и подвески, но скоро перестаю это делать: привычка притупляет чувства! И все же царапанье причиняет мне боль. Такая дорога для осла, а не для машины — камни величиной со среднюю тыкву. Меня прошибает пот. Приходится бесконечно сворачивать, отъезжать назад. Снова пересекаю вади. При этом обнаруживаю, что по ней можно отлично ехать, почти так же, как по дороге. Мой оптимизм растет: я снова могу ехать вперед, могу даже включить третью скорость.

Однако мне не следовало этого делать. Неожиданно оказывается, что подпочва вади состоит из сплошного песка. На второй скорости я, может быть, прошел бы. А так машина потеряла скорость, как бы «провалилась». Мы застряли. После нескольких попыток выбраться, дав полный газ, мы увязли по самую ось. Выходим из машины в раскаленный полдень, откатываем колеса, ставим домкрат, подкладываем камни, но все напрасно: мы здорово увязли. Собственными силами больше ничего не сделаешь. Нужно искать помощь. Но где ее взять посреди пустыни? Солнце стоит почти в зените. Сейчас немного больше 13 часов. Но жалобы и проклятия здесь не помогут. Нужно что-то предпринять. Я стал карабкаться вверх по крутому склону, надеясь с его вершины осмотреть пустыню. И надежда не обманывает. Первое, что я вижу, — башня Каср аль-Хайр аль-Гарби; хотя она и очень далеко, но ее видно в бинокль. А приблизительно на полпути я различаю несколько черных пятен: шатры бедуинов. Я снова вижу выход из положения, и настроение мое улучшается. После короткого совещания мы решаем отправиться пешком. Я запираю машину, и мы трогаемся в путь.

Солнце палит нещадно. Мы вынуждены спуститься в ущелье, а на другой стороне снова карабкаться вверх; при этом мы часто теряем из виду шатры. По-видимому, это значительно дальше, чем мне показалось, так как идем уже час, а к шатрам почти не приблизились. Наконец-то через два с половиной часа нам это удается. Три шатра стоят перед нами, и их обитатели уже заметили нас. Из переднего шатра нам навстречу выходит женщина. Вокруг нее тявкают собаки, и я надеюсь только на то, что они ей послушны. Примерно в ста метрах от шатра мы встречаемся. Я кланяюсь, не зная, принято ли это здесь. Наверное, я произвожу смешное впечатление: странник в пустыне, светлокожий, в тонких спортивных трусах и рубашке, в спортивных тапочках, на груди огромный бинокль. Мой друг — тоже в спортивной одежде — тащится с фотоаппаратом. Больше всего вызывает удивление его белокурая жена в шортах. Женщина-бедуинка приносит канистру, льет нам на руки воду. Я понимаю: где-то в другом месте хлеб и соль, а здесь — вода. Я подношу канистру к губам и пью самый вкусный напиток, какой только можно вообразить.

Нас приглашают в шатер. Еще три женщины, одна пожилая и две молодые, здороваются с нами, жестом приглашая сесть. Прекрасные пестрые ковры устилают утрамбованную землю. Под спину и под руки мне подкладывают подушки; я вытягиваю ноги — такое блаженство.

В пустыне, пожалуй, редко случается, чтобы обливающийся потом европеец пришел пешком, и поэтому я испытываю потребность объяснить, что нас сюда занесло. Но женщин, по-видимому, это не особенно интересует. Они деловито снуют туда-сюда, и скоро нам подносят в изящной фарфоровой чашке горький, сдобренный всевозможными специями арабский кофе, который нужно пить маленькими глотками, чтобы не выпрыгнуло сердце. Этот черный как уголь экстракт гостю подливают до тех пор, пока чашка, возвращаясь, не запрыгает у него между пальцами. Кто сделает такое движение после первой чашки, вызовет подозрение: значит, кофе ему не понравился; но тот, кто забудет это сделать после третьей чашки, не соблюдет меру. Я это делаю после второй. В стакане подают холодную воду, и только теперь начинается «беседа». Я могу, по крайней мере в общих чертах, объяснить им, что мы, конечно, не пойдем через пустыню пешком, что у нас есть автомобиль, который застрял и не может двигаться дальше.

Я справляюсь, есть ли у племени машина. Этот вопрос не настолько абсурден, как это может показаться европейскому читателю. У современных бедуинов, как и везде, существуют социальные противоречия. Многие шейхи, несмотря на скромный образ жизни, совсем не бедны. Я неоднократно видел перед шатрами бедуинов грузовики и даже элегантные, но весьма мощные легковые машины. И здесь нам, кажется, тоже повезло. Да, у племени есть грузовик, но он сейчас в пути вместе с мужчинами: они уехали за водой для скота. Когда он возвратится? Теперь уже скоро, через полчаса, может быть, через час. Но сегодня уже поздно что-либо предпринимать. Мы вполне можем здесь переночевать.