Ханс Майбаум - Сирия - перекресток путей народовм

Так заманчиво провести ночь в шатре бедуинов, но нам нужно ехать дальше: я вспоминаю, что обещал из Пальмиры позвонить в Дамаск нашим друзьям и сообщить им о благополучном прибытии. Они будут беспокоиться, если не будет звонка.

Я уже много раз ошибался относительно представлений арабов о времени. «Сейчас» может означать много часов, а «бадеин» («скоро») — дни и недели. Я опасаюсь, что здесь, у бедуинов, данные о времени могут оказаться еще менее точными, поэтому я был приятно поражен, когда уже через полчаса женщины обратили паше внимание на высокое облако ныли, показавшееся на горизонте. Скоро можно было отчетливо различить грузовик. Он направляется к шатрам, находящимся километрах в пяти отсюда и принадлежащим этому же племени, и там останавливается. Наши хозяйки уверяют нас, что они сгрузят там только несколько бурдюков с водой и сразу же приедут сюда.

Но ничего подобного не произошло, грузовик стоит, где стоял. В бинокль я вижу, что его окружил народ. В голову закрадывается тревожная мысль: неужели нас и дальше будут преследовать неудачи? Не хватает выдержки спокойно сидеть в шатре и ждать. Женщины, улыбаясь, покачивают головой, когда мы начинаем прощаться. Они совсем не понимают нашего беспокойства. Но мы уходим, чтобы не лишиться душевного равновесия.

Пять километров проходим быстро. Уже издали замечаю, что мои опасения обоснованны. Бастует мотор грузовика. Чтобы доказать нам свои благие намерения, бедуины пытаются еще несколько раз столкнуть грузовик с места, но напрасно. Где-то в гвинейской саванне я однажды наткнулся на проржавевший грузовик, на котором какой-то шутник намалевал «Мартин Лютер», потому что машина, казалось, говорила: «Здесь я стою, и не могу иначе…» Такое же впечатление производит грузовик, с которым мы связывали все наши надежды. Взгляд, брошенный под капот, заставляет меня содрогнуться. Чудо, что машина до сих пор еще ходила. Отдельные части мотора, невероятно загрязненные песком, перевязаны проволокой и даже бечевкой. Кабель и проводка перепутались. Нет, невозможно, чтобы два чуда могли произойти в один день. Теперь положение определенно становится серьезным. Сейчас шесть часов. Через два часа зайдет солнце. Я веду переговоры с бедуинами, чтобы они проводили нас пешком до нашей машины. Нужно ехать дальше во что бы то ни стало. Мы не можем оставить машину на всю ночь. Но люди расходятся; осталось только несколько молодых мужчин с грузовика. По у них тоже нет ни малейшего желания идти с нами, они показывают на грузовик и на солнце и говорят «букра» («завтра»). Наконец мне удается уговорить троих. Это смелые на вид парни. Они почти двухметрового роста, сильные, темно-коричневые от загара. Я настаиваю на том, чтобы отправиться сейчас же, но вдруг замечаю, как один из парней, спрятавшись за грузовик, достает громадный пистолет и перезаряжает его. Жуткие картины проносятся у меня в мозгу. В старых книжках я читал про разбойников в пустыне. Я уже вижу нас с разбитыми черепами, зарытых в песок, машина разграблена. Но отступать нельзя, чтобы не превратиться окончательно в посмешище. Мы идем, и Катрин с большим трудом поспевает за нами. Мне это даже нравится, потому что таким образом мы можем держаться на полшага позади парней.

Меня постоянно спрашивают, где я оставил машину. Ну как я могу описать это место, если у долин нет названий, а у скал — нумерации? Я только все время показываю в направлении горной цепи. Сейчас по крайней мере не так жарко, как в полдень, и даже тянет приятный прохладный сквознячок. Идти становится легче. Мы пересекаем несколько ущелий и поднимаемся на вершину высокого холма, откуда я надеялся увидеть машину. К моему ужасу, я ничего не обнаружил. Только новые холмы, новые долины. Я теряю уверенность. Неужели мы заблудились? Горный хребет выглядит так же, как и всякий другой, и через каждое ущелье проходит вади. Мои арабские провожатые идут несколько поодаль от нас, так что мы продвигаемся широкой стрелковой цепью с горы на гору. Солнце достигает горизонта. Неожиданно мы потеряли из виду бедуинов. Наши зовы не находят ответа. Может быть, они не слышат нас? Страшное подозрение растет: они не хотят нас слышать! Измученные вконец, мы опускаемся на камень. Чувствую себя совсем разбитым, колени дрожат. Как-то неожиданно быстро наступила темнота. Наш зов в буквальном смысле слова — глас вопиющего в пустыне. Я проклинаю древний замок и мое легкомыслие — становлюсь самокритичным. Кой черт погнал меня в это путешествие? Разве я не могу удовлетвориться археологическими находками и реконструированными экспонатами в музее Дамаска, расположенном менее чем в пяти минутах ходьбы от моего дома? Разве нельзя прожить, не повидав последнюю руину Сирии?

Теперь я ощущаю, что голоден и хочу пить и что становится холодно. Пиджак и брюки я оставил в машине, когда мы покинули ее в полуденный зной. Я слышал о резких перепадах температуры в пустыне от дня к ночи, но не предполагал, что это так скверно. Мне жутко холодно, я весь дрожу. То же самое испытывают и мои друзья. Надо двигаться, чтобы согреться. К счастью, взошла луна, и от нее исходит слабый свет. Что лучше, соображаю я, поискать пещеру в скале, чтобы там провести ночь, или просто бежать отсюда в надежде наткнуться на шатры бедуинов? Холод помогает принять решение. Мы вскакиваем и шагаем назад, в том направлении, где предполагаем найти шатры. «Шагаем» сказано слишком громко — больше спотыкаемся. Пробираться в глубоких ущельях впотьмах нелегко, но нас подгоняет холод. И вдруг с высоты холма Катрин замечает, хотя и очень далеко, две или три слабо светящиеся точечки. Это, наверное, лампочки в шатрах. Снова появляется надежда; мы уже не чувствуем себя столь покинутыми и одинокими. Ощущая новый прилив сил, направляемся к огонькам. В ущельях постоянно теряем их из виду, но теперь ненадолго. Наконец я слышу тихое позвякивание колокольчиков: поблизости овечьи стада — значит, скоро доберемся. Но возникает новая опасность: собаки! Я уже слышу их лай. Мой детский опыт общения с собаками подсказывает: только не убегать, даже если очень страшно, иначе пропал. Подбираем несколько подходящих камней. До палатки еще метров триста. Пускаем в ход все наше оружие: бросаем камни и рычим изо всех сил, чтобы запугать собак и главным образом привлечь внимание обитателей шатра. Все ругательства, которые мне приходят на ум, цензурные и нецензурные, я выкрикиваю собакам. И действительно, на какой-то момент их это сдерживает. А потом приходит помощь. Из шатра раздается голос, и собаки отбегают от нас. Навстречу идет человек. Мы спасены.

И, только оказавшись внутри шатра, я замечаю, что это тот самый, на который мы наткнулись после полудня. Женщины посмеиваются украдкой. Героями мы не выглядим, скорее похожи на воинов, возвратившихся домой после проигранного сражения. Они же сразу тогда предложили нам переночевать в шатре, но мы решили, что этого не стоит делать, а оказалось, что стоит. И, несмотря на это, они сейчас трогательно ухаживают за нами, стягивают с нас обувь, поливают воду на руки и на ноги. На плечи мне накинули овчину. И кофе уже принесли. Силы стали возвращаться. Я начинаю осматриваться. Как и в первый раз, мы в «гостиной» на ковре у задней стенки шатра. Прямо напротив меня сидит старик, который избавил нас от собак. Он с наслаждением попыхивает трубкой из наргиле, внимательно рассматривая пришельцев, но не произносит ни слова. Нас разделяет небольшое углубление в земле. Это очаг, в котором горит овечий и верблюжий навоз. Между стариком и огнем стоят в ряд словно по ранжиру четыре больших хорошо начищенных оловянных кувшина с характерными, вытянутыми, как клюв птицы, носиками. Рядом на металлическом стержне, воткнутом в землю, подвешена мазутная лампа, разливающая яркий свет, который и привел пас сюда. Позади старика стоит великолепный, богато украшенный резьбой и перламутровой инкрустацией сундук, как бы отгораживающий соседнюю комнату. Там в полутьме трое малышей в рубашонках резвятся с двумя ягнятами, привязанными веревками за задние ноги к колышкам, вбитым в землю на расстоянии двух метров друг от друга, что дает ягнятам возможность немного передвигаться. Помещение справа скрыто от нашего взора большими соломенными циновками.