—Вы что, Нагорный, воинскую службу несете или дипломата из себя корчите? Последний раз предупреждаю!— пригрозил Демидченко и ушел на противоположный склон горы.
Не расстраивайся. Ну его к черту,— сказал мне Лученок.— Тут мы оставили тебе первое и второе.
—Спасибо, я уже пообедал.
—Га! Что я вам говорил?— крикнул Семен Звягинцев и перешел на скороговорку.— Он же тешшу заимел. А какая тешша отпустит своего зятя непообедавши? Когда Колька привел эту кралю, я сразу смекнул, что к чему.
Рядом сидевший Петр Музыченко отодвинул свой котелок и без подготовки ответил Звягинцеву четверостишием:
—Мы тэбэ поставым, Сеня, замисть кулэмэта, и строчы очэрэдямы из свого сэкрэта.
Музыченко был родом из Волыни и по своей внешности очень походил на Тараса Шевченко в молодые годы. Сходство с украинским поэтом дополняли усы и лысеющий лоб. А ведь Петру было всего двадцать лет. Добродушный, с мягким характером, Музыченко тем не менее становился едким, когда кто-нибудь наносил другому обиду. Особенно часто доставалось от него Звягинцеву. Донять Петра чем-либо невозможно, и это скоро усвоил Звягинцев. Семен, как только Музыченко начинал с ним вести словесную баталию, делал вид, что у пего полно неотложных дел, и уходил в другое место.
—Сам ты кулэмэт,— ответил Петру Звягинцев.
—Зачем ты с ним связываешься? Пусть бы трепался, пока не надоело,— сказал я Петру, когда Семен ушел.
—На кращэ закуры.
—Спасибо, Петя. Не курю, бросил.
—Колы?
—Может, с час тому назад.
Музыченко засмеялся, приняв мои слова за каламбур.
—Скоро заступыш на вахту, тоди знов почнэш курыты.
Я не стал разубеждать Петра и принялся за чистку карабина.
На юге сумерки короткие. Едва солнце скроется за горизонт, сразу же начинает темнеть. В безлунные ночи, когда небо затягивается облаками, темнота становится непроглядной. Опасны тропы в горах для тех, кого застает в пути такая ночь. Сегодня было полнолуние. Перед заступлением на вахту я поднялся на гребень горы и начал любоваться лунной дорожкой на море. Вспомнилась бывшая в ходу открытка «Ласточкино гнездо в лунную ночь». Почему-то стало немножко грустно. Может быть, от того, что еще совсем недавно я был школьником, ходил с одноклассниками в кино, пытался, правда, безуспешно, ухаживать за Наташей Миняевой. До чего же я был тогда наивным. Пытаться ухаживать за лучшей красавицей не то что класса, а, можно сказать, всей школы. В нашем районном центре стояла авиационная часть. Девчонки нашей школы с ума сходили от летчиков в сине-голубой форме. Однажды на школьном вечере наш класс выступал с литературным монтажом. Я играл роль военного летчика. Девчонки достали для меня форму. Если бы кто видел, что творилось в тот вечер: на меня смотрели во все глаза. Сине-голубые отвороты френча, белоснежная рубашка, галстук, лейтенантские знаки отличия в виде выпуклых вишнево-красных квадратных пластинок в голубых петлицах. Даже красавица Наташа и та не смогла равнодушно смотреть на меня в тот вечер. Но то был только один раз. Где они теперь, мои бывшие одноклассники?
Луна поднялась выше и теперь, когда западный горизонт потемнел, стала ярче, но по-прежнему холодной и таинственной. Таинственной? Почему это слово меня вдруг встревожило? Я лихорадочно начал перебирать в памяти последние события. Стоп! Первая встреча с Маринкой. «Что это?»— «Простой фонарик».— «А для чего он?»— «Освещать себе дорогу... ночи теперь безлунные».— «Ничего себе безлунная ночь»,— подумал я, всматриваясь в полную, особенно яркую по краям луну.
Только теперь я понял, что девчонка обманула меня, оставила в дураках. Да и не только меня, Демидченко— тоже. И зачем только понадобился ей этот фонарик? Наверное, какие-нибудь девичьи причуды. Но как я не сообразил тогда, что ночи теперь лунные. Интересно, как бы она вышла из положения, уличи я ее в обмане сразу. Придумала бы что-нибудь, нашла бы объяснение. «Я и забыла,— могла бы сказать.— По привычке все это, машинально». А почему бы и нет, если привыкла к прогулкам по склонам этой горы. О нашем приходе сюда знать она не могла. Так думал я, но не Демидченко. Встретив меня перед кубриком (так мы называем помещение, в котором размещалась радиостанция), он сказал:
—А эта птичка того...
—Какая птичка? — прикинулся я непонимающим.
—Не строй из себя дурочку. Понимаешь, о чем разговор.
Понимать-то я понимал, но еще не знал о его догадках. Неужели и он вспомнил о фонарике?
—Ты не забыл, что она нам плела?
—Нет, а что?
—Как что? Посмотри на эту безлунную ночь,— и он кивнул головой на ночное светило.
—Ну то, что она испачкалась, в этом, пожалуй, нет ничего особенного. А вот фонарик... Хотя что фонарик? Ну был бы он у вас или у кого другого. И что?
Демидченко начинала злить моя «непонятливость».
—Сам фонарик, конечно, ерунда, о нем не стоило бы и говорить. Но зачем ей понадобилось обманывать нас? Мы же не просто молодые парни, которых девчонка может водить за нос, а военные. И дело, стало быть, у нас военное, государственное.
—А причем тут она?
—Почему она оказалась в расположении нашего поста?
—Товарищ старшина второй статьи, а вам не приходила в голову мысль, что не она, а мы оказались в расположении ее привычных мест прогулок.
—Прямо беда мне с этими философами. И как это у вас получается? Ясное дело — и так вы его перевернете, что просто не узнать.
—Беда в другом.
—В чем же?— для Демидченко было ясно, о чем шла речь. Но ему нужно втянуть меня в такой разговор, который можно было бы использовать потом в своих неблаговидных целях.
—Беда в том,— ответил я ему,— что мы иногда наводим тень на ясный день.
—Кто это мы?
Демидченко явно принимал меня за дурака.
—Мы— это вы.
—Так,— произнес командир. Раньше, на курсах радиотелеграфистов, он звал меня Колей, в крайнем случае— Николаем. Теперь в минуты относительно хорошего настроения Демидченко называет меня по фамилии, в состоянии раздражения к слову «Нагорный» прибавляет еще одно слово— «товарищ». «Товарищ краснофлотец Нагорный» выражает чувство гнева. В состоянии ярости эти слова заменяются коротким «вы». При бешенстве все формы обращения ко мне принимают безличный, неопределенный характер. «Ну и разгильдяйство,— может сказать Демидченко.— И когда уже будет этому конец?» Стоит в такие минуты спросить: «А что я такого сделал?», как тут же последует такой же неопределенный, но полный угрозы ответ: «Когда-нибудь разберемся. Время— оно такое: все ставит на свои места».— «Это уж точно»,— соглашался я с командиром.
—Вы были у них дома,— немного успокоился Демидченко.— Как они?
