Перед нами долгий подъем, вероятно, и другие препятствия. И можно не сомневаться, что сил у наших собак заметно убавится. Поэтому мы решили взять с собой продовольствия и снаряжения на 60 дней и оставить склад – продовольствие и снаряжение – на 30 дней. Опыт подсказывал нам, что мы, наверное, сумеем обернуться, сохранив 12 собак. Сейчас их у нас было 42. Поднимемся с этим количеством на плато, там 24 собаки забьем, а дальше пойдем на трех санях с 18 собаками. Из них, по нашим расчетам, шесть придется убить, чтобы на 12 дойти обратно. Одновременно с сокращением числа собак и сани будут становиться легче. И когда останется только 12 собак, мы сведем число саней до двух.
И как всегда, ювелирный расчет, когда ни одна мелочь не остается без внимания:
Все продовольствие было упаковано так, что не надо взвешивать, только считай упаковки. Пеммикан кирпичиками по полкилограмма. Шоколад, как и всякий шоколад, в плитках, вес каждой известен. Сухое молоко – в «колбасах» по 300 граммов, ровно на один раз. Галеты тоже можно было сосчитать: правда, это была долгая процедура, ведь галеты мелкие. <…> Конфеты, варенье, фрукты, сыр и прочее мы оставили во Фрамхейме. Меховую одежду (она нам пока еще не понадобилась) уложили на сани. Может пригодиться теперь, когда мы начнем набирать высоту. Мы не забывали и о том, что на 88° южной широты Шеклтон отмечал минус 40 градусов. Если и нас ждут такие морозы, меховая одежда выручит. <…> Единственную смену белья мы надели здесь, а старую повесили проветриваться. Повисит два месяца, а когда вернемся сюда, вполне можно будет надевать ее снова. Помнится мне, и этот расчет тоже оправдался. Больше всего мы взяли с собой обуви. Сухие ноги – великое дело.
Хотел бы я знать, какой расчет Амундсена не оправдался. Идеальный руководитель – за ним хоть в пекло, хоть на Луну. Вспоминается Александр Васильевич Суворов, тоже вникавший в мелочи: «Держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле». А ведь фельдмаршалом был и даже генералиссимусом.
В горах полярникам досталось изрядно. Суровым оказался Трансантарктический хребет. Острые, как нож, заструги не давали расслабиться ни на минуту. Посреди зияющих провалов, рыхлого снега и кремнистых откосов, в белой мути низкой облачности, лежащей на уровне колен, когда бредешь на ощупь, ежеминутно рискуя сорваться в незримую щель, следует держать ухо востро. На скалистом перевале, где злой ветер будто с цепи сорвался, норвежцы застрелили десять собак, а их верные братья по нелегкому бурлацкому ремеслу, тащившие из последних сил тяжелые нарты, пожирали горячие внутренности своих товарищей. Это жуткое место получило название Бойни.
Пятерка норвежцев и свора эскимосских собак были единственными живыми существами посреди этого беспорядочного нагромождения диких вершин и незнакомых перевалов. Даже собаки чувствовали себя не в своей тарелке: шерсть у них вставала дыбом, а в глазах прятался страх. Время от времени ураганный ветер стихал, и тогда наступала мертвая тишина, которую нарушали только скрежет собачьих когтей по льду да учащенное дыхание людей. Разреженный морозный воздух обжигал легкие. Амундсен писал в дневнике:
…Продвижение ощупью среди трещин и пропастей казалось чем-то нереальным. Проваливаясь местами по пояс в пушистый снег, мы с трудом вытаскивали сани и подталкивали их вверх, помогая собакам. На крутых спусках, когда не помогали даже веревки, которыми мы обматывали полозья, приходилось удерживать сани тросом и тормозить их бег, целыми часами бороня снег лыжами.
День за днем полярники упорно карабкались на перевал, петляя и спускаясь вниз на сотни метров, чтобы отыскать более удобный путь среди трещин и ледяных скал. Лучшая характеристика этих диких, богом забытых мест – названия, которые им дали норвежцы. Вот «Ледник дьявола», растрескавшийся, как среднеазиатский такыр, с отполированной и гладкой, как зеркало, поверхностью, на которой не могла удержаться ни одна снежинка. А вот «Адские врата», глубокий провал, уводящий в жуткое ледяное ущелье через огромные сугробы легкого, как пух, снега. В этих сугробах безнадежно увязали собаки, а люди проваливались по самую шею. Амундсен писал:
Мы поднялись на высоту двух тысяч шестисот десяти метров над уровнем моря… Солнце освещало высокий, полный величия горный массив. Это был сказочный пейзаж: белизна, лазурь, пурпур и черный цвет сменяли друг друга. Эта игра красок не поддается никакому описанию… Я никогда не видел ничего прекраснее, чем горы Нильсена. Вершины самых различных очертаний поднимались высоко вверх, и некоторые из них скрывались в облаках. Одни вершины были остры, словно пики, другие – более округлы. Куда ни глянь, везде блестели грозные безмолвные изрезанные трещинами ледники, беспорядочно облепившие крутые склоны. Но удивительнее всех была гора Хансена. Ее округлая вершина напоминала перевернутую чайную чашку, и на ней лежала своеобразная ледяная шапка, рваная, потрепанная. Во все стороны из нее торчали, словно иглы ежа, остроконечные сераки (ледовые образования. – Л. Ш.), ярко сверкавшие на солнце. Другой такой горы, вероятно, не отыщется на целом свете.
Ледник, по которому мы карабкались, поднимался все выше и выше. По обе стороны от нас тянулись огромные трещины, ширина которых насчитывала сотни метров, а глубина – тысячи. Путь наш то и дело преграждали нагромождения льда, за которым скрывались широкие трещины. Их приходилось обходить. Мы продолжали брести вперед, а все новые и новые преграды по-прежнему заставляли нас петлять. Не каждому из нас удавалось сохранить хорошее настроение.
Последним испытанием стала «Гостиная дьявола», воплощенный первобытный хаос, невообразимый лабиринт ледяных завалов, глубоких трещин, диких ущелий и мрачных бездонных пропастей. Вдобавок совершенно некстати разгулялась стихия, и на путешественников вдруг обрушился ветер такой ураганной силы, что им почудилось, будто все это стылое ледяное великолепие готово с грохотом посыпаться им на головы. Еще одно усилие, и полярники наконец смогли перевести дух: перед ними распахнулось слепящей белизны плато, убегавшее к далекому горизонту. Горный хребет остался за спиной, и впереди лежала только плоская, как стол, равнина, ведущая прямиком к полюсу. Хансен, один из участников экспедиции, невесело пошутил:
Дьявол, верно, заснул, или у него был какой-то серьезный разговор с женой, иначе он не выпустил бы нас из этого ада. Не смейтесь, так часто говорили наши друзья эскимосы.
Чем дальше на юг, тем ровнее и выглаженнее становился рельеф, и упряжки резво мчались вперед. Собаки, казалось, тоже воспрянули духом: забыв свары и ожесточенную грызню, они бодро тянули сани, налегая изо всех сил на постромки. Седьмого декабря путешественники миновали 88-ю параллель, а еще через сутки Амундсена остановил ликующий крик. Громогласное «ура!» спиралью ушло в зенит. Оказалось, что норвежцы пересекли историческую широту – 88° 23′. Именно отсюда 22 месяца назад повернул Шеклтон, не дойдя до полюса каких-нибудь 180 километров, потому что ему не хватило сущего пустяка – лишней горсти сухарей. Впереди расстилались нетронутые заповедные снега под выстуженным полярным небом. Еще ни один человек в мире не проникал так далеко на юг. Руал Амундсен, всегда подтянутый, суровый, деловой и напрочь лишенный глупых сантиментов, приказал водрузить флаг на эпохальном рубеже, а потом неожиданно расчувствовался и даже пустил слезу. Пройдя еще несколько километров, норвежцы разбили очередной лагерь – последний на пути к полюсу. На складе оставили около 100 килограммов собачьего пеммикана и галеты. Продовольствия на санях оставалось еще примерно на месяц, и предусмотрительный Амундсен, утерший мимолетные слезы, справедливо рассудил, что если даже их бес попутает, грешным делом, и на обратном пути экспедиция промахнется мимо этого небольшого лагеря, они без труда сумеют дотянуть до склада в Трансантарктических горах (это 86° 21′ южной широты). Путешественники отменно питались и чувствовали себя великолепно, если не считать обмороженных щек, которые превратились в сплошную рану и непрерывно сочились гноем и сукровицей. Амундсен писал:
