В моей голове хаотично метались мысли, но тело действовало. Я слегка наклонился и поцеловал художницу. Ее руки обвили мою шею, а сама она прижалась ко мне. Наш поцелуй продолжался долго.
- Я почти задохнулась, - сказала миссис Донахью, когда наконец я смог оторваться от нее.
Я нащупал под ее подбородком бант, развязал его и снял, мешавшую мне при поцелуе, шляпку.
- Боюсь, это все, что я могу помочь тебе снять, - прошептал я.
Она засмеялась, взяла мою руку и положила себе на грудь.
- Чувствуешь пуговицы?
- Да.
- Расстегивай их.
- Теперь развяжи пояс. Узел сзади.
Так она направляла меня, пока ее платье не рухнуло на пол.
- Помоги мне снять туфли.
Я опустился на одно колено. Попутно, на мгновение, прижался к ее мягкому животу. Какое-то время возился с застежками. Потом туфли улетели в сторону.
- Теперь ты.
Она забралась на кровать и смотрела горящими глазами, как я, путаясь с пуговицами и штанинами, раздевался. Когда я лег рядом с ней, она обняла меня за шею одной рукой и прошептала:
- Только не торопись. Пожалуйста.
На какое-то время я отключился от реальности. Я не знал, не понимал, кто я. Только что, это был я, человек из двадцать первого века, но мгновенье спустя на его месте оказывался Деклер, а потом снова я. И у меня, и у Деклера были свои эмоции и темперамент, которые менялись одновременно со сменой каждого «Я». И каждый раз это «Я» выстраивало свой мир, со своими морями, океанами, пустынями и городами. Но затем приходило новое «Я», и его новые эмоции сметали старый мир и начинали строить свой. А потом все повторялось заново. Из этой цепочки перерождений меня вырвал стон художницы.
- М-м-м.
Мы из всех сил прижались друг к другу и замерли.
Сколько мы так пролежали, я не знаю. Потом я услышал шум волн за бортом и чьи-то шаги в коридоре.
- Почему ты молчишь? - прошептала миссис Донахью.
Мы лежали лицом к лицу, а мои пальцы скользили по ее спине. Трогательная шейка, гладкая кожа, изящная талия, переходящая в бедра.
- Что ты там исследуешь?
- Чудесную русалку, которую шторм выбросил на берег.
- И…
- Надо вернуть ее обратно в океан, но…
- Но...
- Но не хочется расставаться.
- Не расставайся.
Она сама потянулась ко мне. Ее губы были мягкими и желанными. Моя рука скользнула вниз ее живота.
В этот раз все было спокойнее. Я никуда не исчезал и каждой клеточкой своего тела чувствовал, как откликается на мои действия тело художницы. Это был уже не шторм. Два случайно сблизившихся человека нежно любили друг друга. Мне хотелось бы запомнить и сохранить это ощущение.
- Мне тоже, - прошептала художница и крепко прижалась ко мне.
Видимо, какие-то свои мысли я, сам того не осознавая, говорил вслух.
- Я не знаю, как тебя зовут, - сказал я.
- Пусть будет Элизабет. А тебя?
- Пусть будет Энтони, - назвал я имя Деклера.
Интересно, чье имя назвала мне она?
Сцена 54
Уже два дня как Тереза чувствовала себя лучше. И хотя голова еще немного кружилась, и совсем не было аппетита, вчера она все же пошла на ужин в капитанский салон. Просто уже не было сил сидеть в каюте, ставшей неожиданно тесной.
На ужине она ела совсем немного, больше слушала. Сидевший рядом промышленник Джеймс Томпсон пытался заинтересовать ее разговором про свои торговые дела на Востоке. Казалась бы, интересная тема. Но что бы не начинал рассказывать Томпсон, он почти сразу переходил на подсчет прибылей и убытков. Терезе предлагалось восхититься, что за одну какую-то сделку этот промышленник получил прибыль сразу 1000 долларов. Умом Тереза понимала, что эта цифра очень большая, что она никогда не держала в руках такой суммы и, наверное, никогда не будет держать. Возможно, именно поэтому эта 1000 долларов никак ее не впечатляли. Процентов по отцовскому вкладу в банке и жалованья от редакции ей с лихвой хватало на все ее нужды. Она просто не представляла, зачем ей могла бы понадобиться эта 1000 долларов. Не будет же она, вместо одного завтрака, съедать сразу три или четыре, а вместо одного платья носить сразу несколько.
Но приходилось вежливо кивать, чем она сильно расстраивала лейтенанта, сидевшего напротив. Участвовать в разговоре лейтенант не мог. Через стол особо не поболтаешь. Внимание сразу двух мужчин было Терезе приятно. Не все же этой, распущенной миссис Донахью, блистать! Почему она назвала миссис Донахью распущенной, Тереза не знала. Это словечко было из арсенала ее мамы, которое та использовала, когда хотела сказать что-то плохое о какой-нибудь персоне женского пола.
