Стало тепло. Солнце жарило сквозь туман. Снег лежал влажным, толстым и липким слоем. Лавинные воронки на склоне впереди нас настораживали. Стоит одному сорваться, как мы все свалимся вниз. Передвигались мы крайне медленно, тяжело, пробиваясь сквозь глубокую, пропитанную влагой белую массу. Джепа страховал Юзека с исключительным вниманием. Когда наш больной соскальзывал вместе со ступенькой вниз, шерп деликатно, но решительно страховал его от дальнейшего скольжения, терпеливо ожидая, пока Юзек отдохнет, помогая ему снова войти в след.
Уже час, как длился переход. Сделалось нестерпимо жарко. К усталости прибавилась жажда. Мы разделись до рубашек, но это не принесло ожидаемой прохлады. Юзек делал несколько шагов и падал в снег, проклиная переход, жару и больную ногу. Видно было, что он вымотан. Во время стоянки Джепа и Вальдек помогли ему снять пуховую куртку, и он сидел прямо на снегу, свесив голову, с ожесточенным и потным лицом. Он жаловался на удушье, поэтому Доктор дал ему маску, подключив ее к кислородному баллону. Позже Юзек попытался идти прямо в маске, но это не принесло ожидаемого облегчения: маска оказалась тесной.
И снова марш, снова привал, очертания едва держащихся на ногах людей, негромкий, отрывистый шепот, просьбы, а вокруг нас — сплошное море тумана. Жажда доводила до исступления. Мучительное разгребание снега ногами и фигуры коллег, проплывающие передо мной по склону, — единственное и нескончаемое ощущение от этого марша. Попадем ли мы при таком темпе в лагерь до наступления ночи?
Снова Юзек оступился и рухнул в снег. Мы стояли, отупевшие, бесчувственные, глядя, как Джепа, словно самая заботливая нянька, приводил в порядок одежду Юзека, вытаптывая ступеньки, помогал ему подняться, негромко подбадривал его:
— Sahb, come on!.. Come on! One hour and camp, sahb… Finish! (Саиб, пошли!.. Пошли! Еще час — и лагерь, саиб… Конец!)
Измученный зноем и жаждой, я предложил Весеку: мы выйдем вперед, проложим дорогу, а в лагере позаботимся о том, чтобы организовать питье для всех. Мы сказали об этом Вальдеку, он согласился, и мы начали снизу опережать эскорт. Но кажется, наши коллеги ожидали от нас совсем иного, потому что мне запомнилось едкое замечание Рубинека:
— Лучше было бы, если б молодежь шла рядом с шерпами, подстраховывая Юзека.
Я слишком отупел, чтобы объяснять, почему мы их обгоняем, но Весека это задело, и он тотчас осадил Збышека.
Едва различимые следы служили нам путеводной нитью в тумане. Мы проваливались по бедра, мечтая о лагере и хотя бы о капле воды, понося солнце и зной, которые лишали нас последних сил. Наконец начался незначительный спуск вниз. В тумане замаячили темные пятна: может, это палатки?
— Хоп! Хоп! Ма-а-рек! — крикнули мы раз, другой.
Через минуту раздался ответный приглушенный оклик, пятна приобрели очертания палаток.
— Пить! Пить! — рычал я как безумный. Этим единственным словом я проще всего мог выразить нашу муку.
Мы дошли до «турни» и тяжело рухнули на мешки.
— Ребята! Я уже поставил воду! Сейчас организуем что-нибудь попить.
Из палатки выкарабкался Рогаль.
— Марек… приготовь побольше жидкости… возьми Вангчу и следуйте… по нашим следам к ребятам. Они умирают от жажды.
Час спустя мы сидели возле «турни», утолив жажду, но по-прежнему без сил, еще не придя в себя, а Рогаль и Вангчу направились вверх, неся в руках большую кастрюлю с чаем. Термос оказался разбитым.
Повалил снег — первый предвестник муссона? Белые влажные хлопья оседали на рубашках, охлаждая воспаленные лица. На слабо различимом склоне возникли темные фигуры. Приближаются!
Мы с Весеком решили сегодня же спуститься ниже. Петр и Вальдек не возражали. Нас оказалось здесь одиннадцать человек, а в «четверке» только три «турни». На всех места для ночлега не хватит.
Петр:
«Я добрел до «четверки» совершенно обессиленный. Вчера я проложил, пожалуй, две трети пути на террасе. Когда мы еще поднимались, снег был твердым, но, спускаясь, стали утопать по колено.
Включался в прокладку пути в меру сил и Доктор, потом я пытался привлечь к этому шерпа, но он не смог идти ведущим… Да, это был тот максимум усилий, на какой мы были способны без еды и капли влаги. Мы сомневались уже, дойдем ли до вас, но не могло быть и речи о том, чтобы отступить..
Я чувствовал смертельную усталость, точно так же как после броска к «четверке». Из лагеря уходили вниз четыре человека, я же рассчитывал, что уйдут только двое. Но раз у вас не было сил, пришлось дать согласие.
Меня несколько беспокоило, что мы остаемся одни. Я не знал, что может наступить завтра. Хватит ли кислорода? Сможем ли мы спустить Юзека ниже, сбавив ему этот километр высоты? Выдержит ли Вальдек такую нагрузку?
Вершина уже взята. И вопрос о ней больше меня не волновал, была только тревога, как пройдет завтрашний спуск. Не было ни обид, ни претензий в отношении действий отдельных людей… Все это появилось позже».
Да, нет смысла скрывать, сегодня мы еще могли сделать попытку спуститься на ледник, но хватит ли у нас на это сил? Мы мечтали лишь об одном: как можно быстрее попасть в базовый лагерь, попасть любой ценой.
Юзек сидел, тяжело дыша, на рюкзаке, вокруг кружили все более густые снежинки. Он не обращал на них внимания.
— Держись, старик! Надеюсь, ты справишься!
— Справлюсь, чёрт подери! Если б не нога… Жжет как огнем…
Мы уложили в рюкзаки часть вещей, которые следовало отправить отсюда вниз, а парням они уже не требовались, попрощались и двинулись. За нами намеревались спуститься еще два-три человека, но ждать их не имело смысла. Чем длительнее привал, тем труднее потом отправиться в путь.
Ох, как здорово помогали нам теперь верёвочные перила, из-за которых несколько дней назад мы вели борьбу с Вальдеком! За эти дни выпало столько снега, что обстановка стала опасной. Под кошками образовывались снежные лепёшки, и мы ежеминутно скользили по нескольку метров. Смеркалось. Спотыкаясь от усталости, судорожно сжимая в руках узел Пруссика, мы сходили вниз, к перевалу. Через час японский лагерь остался у нас за спиной. Уже наступили сумерки, когда мы добрались до перевала. В единственной оставшейся «турне», прогнувшейся, заметенной снегом, лежал одинокий Шимек. Мы присели возле рукава на корточки и стали беспорядочно рассказывать Шимеку о минувших днях, раздумывая над тем, не заночевать ли здесь.
— Панове, палатка почти развалилась. Внутри — гора снаряжения. Втроем нам здесь не уместиться, — отговаривал он нас.
— Может, спустишься вместе с нами под перевал?
— Нет. Я должен дождаться парней… и кинокамеру! Шерпы обещали захватить ее из японского лагеря. Может быть, я сумею еще кое-что снять! Вчера и сегодня рано утром я слышал по едва-едва работавшему радиотелефону ваши драматические переговоры… Слышал, как Большой, полный беспокойства, помогал вам встретиться друг с другом. Я чувствовал, что необходим вам, что должен выйти, что могу пригодиться при буксировке Юзека. Это было невыносимо: я отлеживаюсь здесь в палатке, а там… Я не мог заснуть… Боялся, что Юзек этого не вынесет… Утром пытался подняться выше. Но была такая чертовская жара, снег влажный. Я добрался до первых верёвочных перил, начал карабкаться. Но на кошки налипали целые глыбы, в одном месте я поскользнулся… и слетел вниз. К счастью, повис на узле Пруссика. Вам знакомо чувство, когда ты один и попадаешь в подобный переплет? Отвратительный туман, скверное настроение, а тут еще этот полет… Человек не в силах владеть собой, к чему-то прислушиваешься, сердце колотится как сумасшедшее, чуть ли не в панику впадаешь. Я вернулся в палатку…
