темного Китая», тратят колоссальные суммы на эту ханжескую, нелепую возню, никому, кроме самих «благодетелей», не нужную.
Очевидно, заметив впечатление и желая скрасить его, епископ сообщает, что скоро будет открыт госпиталь: его достраивают. Прощаемся, несмотря на зазывания епископа. Он говорит, что весьма рад видеть у себя европейцев: редкие гости.
Вечером едем к Сутхиллу. Охотник, нашедший здесь «римские древности», облачен во фрак. Нам неловко. За столом потчуют хорошим вином и оживленным раз говором. Сутхилл оказался более интересным собеседником, чем я думал. Острит, расходится вовсю, настойчиво приглашает нас все это время столоваться у него. Миссис Сутхилл гостеприимна и мила. Охотник рассказывает удалые истории, анекдоты. Сижу между белобрысым немцем доктором и охотником, разговор идет, конечно, о Китае. Когда я сказал, что изучаю Китай как часть человечества, в глазах своих собеседников прочел удивление, переходящее в сочувствие. (Как можно тут говорить об общечеловечности?! Китай — это этнографический объект и только! Китайцы — экзотический народ!) И сейчас же, конечно, услышал аргументы, почерпнутые из Мирбо... Ох, уж этот «Сад пыток»! Написан еще в 1898 г., когда я был на первом курсе, и с тех пор меня преследуют им. Это гнусное произведение стало руководством для всех любителей «колоритного» Китая, черпающих из него свои обывательские суждения о пресловутой китайской «экзотике». Как мне ненавистна эта книга! Неврастенический садизм, пустое эротоманство, позерство европейца буржуа — и только! Великолепен палач, говорящий по-английски и высказывающий заранее садистские мысли автора. Палач рассуждает о поэзии, хочет стать мандарином! Эротические названия цветов, поэмы, произносимые Кларой! А главное: «сад» плюс «пытки»! Издевательство глупое и порочное, измышление европейца-садиста, претенциозная и гнусная обывательщина.
Не «китайская стена» и не «китайская грамота» отделяют Китай от европейского мира, а непонимание китайской культуры.
Невежество объяснимо: ученой литературы почти нет, беллетристика же типа «Сад пыток» или «Курильщики опиума» формирует суждение куда более скверное, чем просто обывательское, потакая извращенному любопытству.
В нашем русском обществе интерес к Китаю никто не создает. Журналы пробавляются переводами китайских произведений с европейских языков, извращающих уже извращенное. Что же удивляться, что даже такие дикие карикатуры, как «Сын мандарина», «Гейша» и т. д., решительно никого не возмущают и попросту остаются незамеченными, так же как торговцы в мандаринских одеяниях в «Лакме» и пародия на китайский танец в «Щелкунчике». Так называемые китайские павильоны тоже не что иное, как отдаленная пародия на слышанное краем уха о китайской архитектуре. Причуды китайской одноэтажной архитектуры приспособляются к многоэтажным домам и сооружаются нелепые архитектурные гибриды. Мода на китайские безделушки, шинуазри, и предметы искусства и та идет к нам с Запада. Царские и княжеские дворцы наполнены китайскими вазами, статуэтками, мебелью. В богатых домах можно встретить китайские бронзовые статуэтки (без отличия от тибетских и монгольских), ширмы (без отличия от японских), вышивки (с тем же безразличием) — все предметы снобизма, без понимания и сознательного к ним отношения, а лишь как дань общей экзотической моде.
В доме одного генерала я видел большую лакированную красную доску с золочеными иероглифами, ясно указывающими, что она снята и увезена из какого-то храма Гуань-ди. Да что и говорить: не теми путями и не той стороной своей проникает пока что в Россию китайская культура.
Полное незнание языка соседа — Китая — привело, например, к такому позорному анекдоту-факту. Во время пребывания наших войск в Маньчжурии на карту были нанесены одно за другим весьма странные названия деревень: Бутунды I, Бутунды II, Бутунды III. Бу дундэ значит по-китайски «не понимаю», т. е. то, что отвечали нашим офицерам местные жители...
Спасти от неизбежных бед и недоразумений может только одно — знание. Как часто сейчас приглядываюсь отвлекшимся оком к обстановке, в которой живу, и кажется странным, что ничего не нахожу в ней особенного. Как будто так и быть должно!.. Можно определить науку о Китае, как ликвидацию экзотики: из причудливого, смешного, непонятного — в обычные ряды фактов и наблюдений. «Нет курьеза, нет смешного» — вот девиз ученого. Ученый сражается за благородную емкость своей души, за изгнание из нее сгустков ограниченности. Даосский принцип сознательного опустошения: чем больше будем усваивать из неусвоенного, тем емче наше сердце.
Ученый — это человек, ничему не удивляющийся. Однако это ни в коей мере не означает апатию и пассивность. Ученый отходит от экзотики, т. е. от кажущейся внешней оригинальности явления, и через суровую школу изучения приходит к пониманию истинно нового в призме всего человечества. Наблюдение закономерности оригинального явления, его понимание создают вдохновение ученого, и жизнь его становится поэзией, ибо с момента понимания человеком оригинальной неизвестной нам культуры восхищение и любовь к этому человеку становится бесконечной.
11 октября. Цзун уже успел разнюхать весь город. Заказал где-то валенки, обследовал лавки и разузнал, где продают книги. Это весьма важно, ибо отыскать книжные лавки в этом мизерном городе — целое наказание: нет вывесок.
В сопровождении Цзуна едем покупать книги. Лавки, как я уже давно заметил в Шаньси, помещаются в одной длинной крытой галерее и еле-еле отличаются друг от друга монотонными вывесками.
Начинается самая азартная в мире охота — охота библиофила за интересными книгами. Глаза разгораются, бросает в жар и пот, руки с лихорадочной поспешностью открывают роговые застежки книжных футляров. Это требует пояснения: китайская книга не сшивается и не заклеивается в переплет, как наша, а укладывается в особый раскидной ящик-футляр, обычно сделанный из папки и синего холста. Боковые стороны футляра застегиваются при помощи вклеенных в них петель и костяных или роговых пуговиц. Книг (из тонкой бумаги) вкладывается в футляр иногда до шестнадцати, причем каждая книга в отдельности может быть свободно вынута. Покупаю массу интересного, в том числе несколько томов китайской библиографии. Без них филолог, как без рук. Надо сказать, что библиография китайская — образцовая! (Вплоть до описания отдельных книг со всею тщательностью.) Без этой китайской науки мы никогда не сумели бы разобраться в китайской книге и составить наши каталоги. Точно так же и в лексикографии мы целиком на плечах китайцев: все европейские словари целиком основаны на словарях китайских.
Нахожу весьма любопытную книгу: историю китайских библиофилов. Только в Китае такое и увидишь! Затем покупаю еще интересное издание милого моему сердцу Ляо Чжая. Книга, видимо, уже побывала в руках какого-то его поклонника: всюду видны разноцветные отметки. Читая книгу, многие китайцы любят отчеркивать то, что им нравится, красной, синей, желтой и другими красками. Свое восхищение они выражают кружками и запятыми с боку текста, а также рецензиями и примечаниями вверху страницы, так
