«В депешах, полученных в настоящий момент из Англии — пытался он выразить на письме — сообщается, что войскам Его Величества Короля Великобритании и Ирландии сопутствовал успех в большой битве, имевшей место 14 числа прошлого месяца под Саламанкой, в Испании. Маршал Мармон, герцог Рагузский, ранен, захвачено около десяти тысяч пленных. Британский генерал, маркиз Уэлсли, согласно полученным мною известиям, в настоящее время ускоренным маршем движется на Мадрид, который, несомненно, падет. Результаты этой битвы трудно переоценить».
Хорнблауэр выругался про себя: ему не следует подсказывать губернатору, какие действия тот должен предпринять в связи с этими новостями. Однако факт, что одна из армий Бонапарта полностью разбита, причем в большом сражении с равными силами, имел высочайшую важность. Если бы губернатором был бы он, то приказал бы дать салют, отпечатать прокламации, сделать все, чтобы воодушевить солдат и гражданское население, которые исполняют свой тяжкий долг — отстаивают Ригу от французов. А что эти новости будут означать для русских армий — которые, наконец, соединились где-то к югу, чтобы защитить Москву в последней отчаянной битве — просто трудно себе представить.
Он подписал и запечатал записку, крикнул Брауна и поручил ему немедленно отправить ее на берег. Перед Хорнблауэром, помимо официальных депеш, которые он уже прочел, лежала пачка из пятнадцати писем, адрес на которых был написан почерком Барбары; Барбара писала ему каждую неделю с тех пор как они расстались и письма копились в Адмиралтействе, ожидая, пока «Клэм» вернется к эскадре с депешами. Пока нн открыл только последнее, чтобы убедиться, что дома все в порядке и теперь снова взял его, чтобы перечитать.
«Мой любимый муж!
Все домашние новости на этой неделе затмили великие известия из Испании. Артур разбил Мармона и все узурпаторское правительство этой страны теперь уничтожено. Артур стал маркизом. Не помню, в первом или во втором письме я уже писала, что он должен был стать графом. Будем надеяться, что скоро я сообщу тебе, что он стал герцогом — не только потому, что я желаю своему брату стать герцогом, но потому, что это будет означать новую победу. На этой неделе вся Англия только и говорит об Артуре, также, как две недели назад вся Англия говорила только о коммодоре Хорнблауэре и его свершениях на Балтике.
Домашние в Смоллбридже столь возбуждены всеми этими новостями, что гораздо более важное событие едва не прошло абсолютно незамеченным. Я имею в виду то, что Ричард Артур надел свои первые штанишки. Cдетскими платьицами он теперь распрощался навсегда. Мальчик еще слишком мал для таких перемен и миссис Рамсботтом обливалась слезами, расставаясь со своим крошкой, но если бы ты его видел, то, думаю, согласился бы, что он замечательно выглядит в своей новой одежке, по крайней мере, до тех пор, пока ему не удается сбежать из-под присмотра и заняться любимым делом — ковыряться в земле, забравшись куда-нибудь подальше в заросли кустарника. Он проявляет как душевные, так и физические качества, достойные сына прославленного моряка. Когда я закончу это письмо, то позвоню и пошлю за малышом, чтобы он смог добавить что-либо от себя и осмелюсь предположить, что это будет, по крайней мере, отпечаток его испачканного пальчика, который в будущем сменится его настоящей подписью».
Хорнблауэр перевернул страницу. Там действительно было несколько чернильных отпечатков детских пальчиков, стоявших рядом с неуверенным крестиком, напоминающим букву «Х», который Ричард Артур вывел рядом с подписью своей приемной матери. В этот момент Хорнблауэр ощутил отчаянное желание увидеть своего сына, вполне довольного собой, ковыряющегося в земле где-то в зарослях кустарника, погруженного в свою работу со всей серьезностью ребенка. Над «Х», где еще оставалось немного свободного места, Барбара дописала:
«Как обычно, я мечтаю о скорейшем победоносном возвращении моего дорогого мужа, чтобы я могла приложить все усилия для того, чтобы увеличить его радость, вместо того, чтобы просто молиться за него, как я это делаю сейчас».
Хорнблауэр запретил себе становится сентиментальным и попытался жестоко подавить эмоции, поднявшиеся было в его душе. Итак, теперь у него есть двое шуринов, оба маркизы, один из которых — полный генерал, а сам он всего лишь кавалер ордена Бани и — если не случится невероятной возможности обойти старших его стажем — пройдет еще добрых восемь лет, прежде чем он станет контр-адмиралом, даже если ему удастся прожить достаточно долго и его карьера не будет прервана трибуналом. Хорнблауэр протянул руку за первой открытой депешей и еще раз перечитал абзац, который имел самое непосредственное отношение к текущему моменту:
«Их Светлости желают, чтобы я обратил Ваше особое внимание на факт, что Правительство считает особо важным вопрос укрепления обороны Риги так долго, как это только будет возможно. Их Светлости поставили меня в известность, что безопасность эскадры, находящейся под Вашим командованием, имеет лишь второстепенное значение по сравнению с затягиванием осады и приказывают Вам, под Вашу личную ответственность, сделать все, что в ваших силах, чтобы воспрепятствовать неприятелю продолжать свой марш на Санкт-Петербург».
Другими словами, размышлял Хорнблауэр, Ригу нужно защищать до последнего человека — и до последнего корабля — а его просто расстреляют, если в Адмиралтействе решат, что коммодор не сделал всего возможного перед лицом противника. Он крикнул, чтобы спустили катер, закрыл бюро, взял шляпу и, после минутного колебания, пистолеты, после чего велел отвезти себя в Даугавгриву.
Теперь деревня представляла собой просто груду развалин; уцелела только церковь, толстые стены которой устояли под огнем, который буквально опустошил все вокруг и под градом рекошетирующих ядер, сыпавшихся при бомбардировках русских укреплений. Все вокруг пропахло смертью: мертвых было достаточно и похоронены они были неглубоко. Траншеи тянулись от подвала к подвалу разрушенных домов — только так можно было обеспечить безопасный проход через деревню; именно таким образом он и пробрался к церкви. С галереи открывался зловещий вид. Осаждающие закончили вторую линию траншей, которая проходила не более, чем в двух сотнях ярдах от позиций обороняющихся; французские апроши продолжали свою неумолимое продвижение к валу. Большая батарея вела непрерывный огонь; в ответ только изредка грохотали русские пушки — слишком много канониров уже было убито и слишком много орудий разорвано на куски. И пушек, и артиллеристов не хватало так что стоило поберечь оставшихся для того, чтобы отбить очередной штурм. Ниже, у самого уреза воды со стороны осаждающих были выстроены отлично спланированые батареи, на которых виднелись пушки, готовые накрыть своими залпами район бухты, где в свое время стояли на якоре бомбардирские кечи. Теперь не было никакой возможности повторить неожиданную бомбардировку штурмовой батареи, подобно той, что когда-то продлила осаждающим работы на четверо суток — ценой жизни молодого Маунда.
