Нет, не подвел! Молодость всегда берет верх. Не выдержал «Картич», уступает шаг за шагом. Вот сухогруз вырвался вперед уже на четверть корпуса, на полкорпуса…
— Ну, давай! Давай! — я не кричал, просто молча, но горячо подбадривал земляка, — Покажи этим англичанам, что такое настоящая скорость!
В какой-то момент не выдержал, сорвал свою жокейскую кепку, вскинул ее над собой. И вдруг уже без бинокля отлично разглядел, что те пятеро на сухогрузе в ответ тоже в приветствии подняли руки, а у женщины над головой огоньком вспыхнула желтая косынка.
И тут случилось совсем уж неожиданное: пассажиры «Картича» тоже замахали — дружно, весело, — как тут не ответить, если тебя приветствуют! Черт возьми, ведь именно такое и требуют «хорошие манеры»! Но, наверное, здесь была не только вежливость, справедливость тоже. И вдруг до нас долетел гудок — хлесткий, бойкий, молодой тенорок «комсомольца» прокатился по нашим палубам и упругим мячиком помчался по волнам дальше в глухую океанскую пустоту. Сухогруз «Ленинский комсомол» первым приветствовал пассажирский лайнер «Картич» — таков морской обычай.
Мне казалось, что минуты растягиваются до размеров вечности. Ну что же ты молчишь, «Картич»? Ну ответь же! Ты же англичанин, ты же вежливый, у тебя хорошие манеры! Ну!
И «Картич» ответил. Он и не думал уклоняться от соблюдения приличий, он, старый опытный мореход, знает, как важны морские обычаи. Просто подольше выдержал паузу, лишь для солидности. Старики любят подчеркнуть свое право на уважение. Как-никак хотя и престарелый, но все-таки океанский лайнер, по морскому старшинству рангом выше. «Картич» прокричал в ответ уходящему сухогрузу басовито, с хрипотцой и, пожалуй, покороче, чем положено, то ли нестойкого голоса своего стеснялся, то ли по причине уязвленного самолюбия.
А сухогруз уже торопился вперед, по своим делам, шел, может быть, на Цейлон или в Индонезию, или еще дальше, к берегам Австралии. Словом, далеко!
В пять вечера в дверь моей каюты постучал вахтенный матрос и сообщил, что капитан имеет честь пригласить русского джентльмена на чай к себе в каюту. Я был озадачен. С чего это такая честь? Сам капитан! И тут же решил: коллективное чаепитие по случаю Первомая! Все-таки догадались! Капитан наверняка учитывает, что праздник как-никак международный, надо заботиться о престиже судна. Вот и решил отметить чайком.
Но коллективного чаепития не случилось. В капитанской каюте на файв-о-клоке я оказался единственным гостем. Хозяин каюты был похож на Чемберлена, с такими же усами, с таким же сановным холодноватым лицом — не хватало только поверх головы черного цилиндра. Но на самом деле он оказался обходительным человеком. Разговор был живым и непосредственным, начался легко. На этой азиатско-тихоокеанской линии капитан уже много лет, навидался вдоволь всякого. Потолковали об обычаях индуитов, о нравах акул в Индийском океане, о тихоокеанских тайфунах, о красоте женщин в Таиланде… Обо всем понемногу. Попивали превосходный английский чай, густой, как чернила, покуривали, однако я все больше терялся в догадках: почему вдруг пригласил на дружески неторопливое чаепитие именно меня этот похожий на лорда капитан ее величества королевского флота? Что я ему? О Первомае ни слова! Должно быть, капитан и не знает о таком празднике или не придает ему никакого значения. Может быть, пригласил потому, что на борту я единственный советский человек и на меня захотел взглянуть как на экзотику?
Все стало ясно тогда, когда положенное для файф-о-клока время подходило к концу. Вроде бы так, между прочим, капитан обронил, что слышал, будто его единственный русский пассажир еще и корреспондент известной русской газеты, имеющей большой международный вес. Так ли это? Я охотно подтвердил. Тогда я представлял «Комсомольскую правду» в странах Юго-Восточной Азии, и мне было лестно услышать о своей газете, что она имеет «большой международный вес».
Некоторое время капитан задумчиво молчал. Не было ничего удивительного в том, что в его зубах был зажат мундштук массивной капитанской трубки, — до мельчайшей детали вид моего хозяина совпадал с традиционным капитанским обликом английского образца. Закинув ногу на ногу, задумчиво постукивал пальцами по острой коленке, обтянутой белым териленом форменных брюк.
— Видите ли, сэр… — начал он снова, как мне показалось, с некоторой осторожностью. — Мы с «Картичем» уже старики. Увы! Свое в море уже отслужили. Еще пару-тройку лет, и на покой…
Он снова прикусил мундштук трубки, сделал короткую затяжку дымом, медленно выпустил дым через ноздри.
Ради вежливости я попытался не согласиться: мол, им обоим — и капитану и кораблю — еще рано думать о причале.
— Нет! Нет! — мягко возразил мой собеседник, поблагодарив меня коротким кивком. — Надо быть разумным, мой молодой друг. Всему свой час. Моряк уходит в море, чтобы вернуться и уйти снова. Но наступает момент, когда возвращается уже навсегда. Судьба моряка…
В его тоне я почувствовал искренние нотки печали. Он подтвердил их легким отблеском улыбки:
— Сегодня вы стали свидетелем невеселой сцены. Когда-то «Картич» был одним из самых быстроходных лайнеров в пассажирском флоте моей страны. Вы видели его корпус? Как лезвие. У клиперов такой корпус. Мало кто мог за ним угнаться. И вдруг моему «Картичу» показывает зад чужое грузовое судно! Представляете, такое случилось впервые на моей памяти.
— Да, это было так неожиданно… — подтвердил я, все еще не понимая, зачем капитан вспомнил о столь неприятном для него эпизоде.
Капитан слегка вздохнул:
— Всему на свете приходит конец. Авторитетам тоже, — он вопросительно взглянул на меня: — Еще чаю?
— Нет, спасибо!
Снова помолчали.
— Вы, конечно, об этой истории будете писать в своей газете? — вопрос был задан в осторожных интонациях, словно капитан неуверенно вторгался в мою служебную тайну.
— О какой истории? О том, как «Картича» обогнало грузовое судно? Право, не знаю… А разве это имеет какое-нибудь значение?
— Вот именно! — он явно обрадовался моему вопросу. — Имеет, сэр. И немалое для нас с «Картичем»! Над стариками любят посмеиваться. Увы, таков удел стариков. И вот, представляете себе, сэр, если об этой истории вдруг напишет большая газета и узнают в странах на нашей линии. Засмеют! Нам все труднее заполучить пассажиров. И есть угроза, что компания вот-вот спишет нас — меня на берег, «Картич» на слом. А нам бы с «Картичем» еще поскрипеть несколько годков! Хотя бы годика три…
И я вдруг разглядел, что сейчас передо мной сидел не сановный Чемберлен, диктующий другим свою волю, а почти разоруженный возрастом, болезненно оберегающий свое достоинство старый человек, который, как многие в его возрасте, легко придает значение второстепенному.
