К середине следующего столетия Венден представлял собой могучую крепость с несколькими рядами укреплений. В 70‑х годах XVI века, во время Ливонской войны город штурмом взял Иван Грозный, с горожанами поступив так, как обычно поступал с противниками («У одного бургомистра вырвали сердце из груди, – пишет хронист, – и у одного пастора язык изо рта, остальных замучили ужасным образом» – и т. д.), а последние защитники замка подорвали себя в погребе. Но потом русские замок все-таки уступили – и некоторые считают, что с этого начались их военные неудачи, приведшие в итоге к проигрышу.
После того как Лифляндия в начале XVIII века стала российской, Венденский замок – укрепленный до того шведами, разрушенный поляками, пострадавший в Северной войне – окончательно пришел в запустение. В 1770‑х представители известного остзейского рода Сиверсов на фундаменте части строений полуразвалившегося старого замка построили так называемый Новый.
Так что замков в нынешнем Цесисе (который на Руси еще в древности называли Кесь) два – и Новый совсем не похож на Старый. Первый, который гораздо меньше, – это графский дворец екатерининских времен, пусть и довольно сурового облика. А вот второй – настоящая старинная крепость: огромная, мрачноватая, с толстенными круглыми башнями. Точнее – развалины крепости. Зато подлинные: это не турайдский макет в натуральную величину, но и не кримулдские замшелые валуны; Цесисский замок впечатляет и древностью своей, и величественностью. Из всех латвийских – то есть, конечно, ливонских – он самый крупный и наиболее сохранившийся. Неудивительно, что в Цесисе часто проводятся костюмированные «средневековые» празднества.
С замковых башен, на которые можно подняться, хорошо видна церковь Святого Иоанна – вторая средневековая достопримечательность города, которой он тоже обязан Ливонскому ордену. Это самый большой подлинный готический храм страны – из тех, что находятся вне столицы. Построили его в конце XIII века, а с конца XV в церкви стали хоронить орденских магистров. Разве что возносящаяся над Цесисом башня со шпилем – не средневековая: это не готика, а неоготика XIX столетия.
Масштаб и мощь этих строений контрастируют с величиной и провинциальностью 18‑тысячного Цесиса. До Риги отсюда меньше сотни километров – но по латвийским меркам и это серьезное расстояние: Цесис – уже настоящая видземская глубинка. Ехать в него на поезде или автобусе из столицы полтора часа с небольшим, но поезда ходят всего несколько раз в день (автобусы чаще). Впрочем, глубинка в данном случае не означает «глушь»: Цесис с его ряжеными рыцарями, с июльским фестивалем искусств, с заезжими туристами – место относительно оживленное, во всяком случае, по меркам полумертвой латвийской провинции. Кстати, здешняя возвышенность Жагаркалнс (Žagarkalns) известна на всю страну своими горнолыжными развлечениями.
Цесис – редкий для Латвии случай «малого города», попадающего под определение «туристический» без оговорок: его можно рекомендовать любому гостю Риги. В целом же для путешествий по латвийской провинции нужна специальная мотивация: углубленный интерес к здешней природе, домашнему вино- и сыроделию или, например, к остаткам советского наследия (существует ведь немало сталкеров, диггеров, исследователей заброшенных военных баз). Никого из них Латвия не разочарует – с чем большим вниманием и азартом к ней относиться, тем щедрее будешь вознагражден. Но это тема уже для совсем другой книги.
Наводки:
* Городской информационный портал Цесиса: www.cesis.lv
* Подробно о Цесисском замке и о церкви Св. Иоанна – на портале «Средневековые замки Латвии»: www.castle.lv
В основе нынешнего Латвийского государства лежит идея, вдохновлявшая тех, кто создавал это государство 24 года назад, и тех, кто четверть века сменялся у его руля. Идея очень проста: Латвия должна быть как можно дальше от России – если не в географическом смысле, то в политическом, идеологическом, бытовом, языковом и т. д. Вроде бы на данном пути достигнуты впечатляющие успехи – страна отгорожена от нелюбимого восточного соседа шенгенской границей, она демонстративно закрывает эту границу для Кобзона и Охлобыстина, она проводит на своих полигонах бесконечные учения натовских войск и настойчиво просит западные державы разместить на ее территории свои военные базы. Вот только связь Латвии с Россией, несмотря на все перечисленное, становится лишь прочнее.
Россия, несомненно, главная для Латвии страна. Главная в самых разных смыслах: и главный потенциальный военный противник (во всяком случае, так здесь считается), и главное политическое «пугало», и один из главных торговых партнеров, поставщиков гостей и денег, до недавнего времени – безусловно, главный источник инвестиций в латвийскую недвижимость. О России беспрестанно говорят местные СМИ и местные политики, Россия постоянно на уме у местных обывателей. Россиян полно среди хозяев латвийских предприятий, ресторанов и квартир. Благодаря гостям с другого берега речки Зилупе в большой степени жива здешняя туристическая и курортная индустрия.
Но и Латвия для России – куда более важная, заметная, значимая страна, чем можно было бы ожидать, учитывая несопоставимость «габаритов». На российских телеканалах не переводятся сюжеты о Латвии – будь то возмущенные репортажи на Первом об очередных учениях агрессивного блока НАТО или умильные сюжеты «Дождя» об «идеальной России». Великое множество россиян едет в Латвию отдохнуть, родить ребенка, завести бизнес, оборудовать «запасной аэродром» в виде недвижимости премиум- (ну, или эконом-) класса, а до недавнего времени – получить постоянный вид на жительство в Евросоюзе.
Общая история продолжается. Без малого трехвековой «брак» хоть и завершился разводом 24 года назад, но до сих пор не позволяет нашим странам охладеть друг к другу, выбросить друг друга из головы. Эмоции по-прежнему бушуют: тут сплелись давние взаимные обиды, обоюдные застарелые комплексы, ностальгия по прежнему счастью – но чего в отношениях двух стран нет, так это равнодушного прагматизма. И боимся друг друга мы, и любим гораздо сильнее, чем объективно заслуживаем. Понятно ведь, что страх латышских националистов перед Россией, которая якобы уже снарядила для засылки сюда «вежливых зеленых человечков», ровно настолько же преувеличен, насколько восхищение российских западников «дешевой Норвегией, в которой все говорят по-русски».
Как ни странно, наверное, это прозвучит из уст человека, не отделяющего себя ни от Латвии, ни от России, но я очень хочу, чтобы связь между нашими странами стала слабее. Во всяком случае, чтобы она была менее многообразной и эмоциональной. Хочу, чтобы мы перестали видеть друг в друге то, чего на самом деле нет – будь то выдуманная угроза или выдуманный идеал. Ведь и то, и другое свидетельствует лишь о нашем собственном неблагополучии. Количество латышей, готовящих себя к бегству от русских танков, говорит не об опасности, исходящей от России, а об опасности латвийской политики для латвийских умов. Количество россиян, обустраивающих себе в Риге и Юрмале «запасные аэродромы», говорит не о том, что в Латвии все так уж замечательно, а о неуюте и неуверенности, которые россияне испытывают на родине.
