себе и умер в свой черед в той самой деревне, куда вынесла его в младенчестве речная волна. Все, что от него осталось, — это название пещеры: Пиндул, что в переводе означает «отметина».
Карстовая пещера Пиндул находится в горах, покрытых тиковым лесом, рядом с заповедником Ванагама. Через пещеру течет река — та самая, по которой плыл новорожденный внук царя Сенопати. Мы сплавлялись на надувных плотах, направляя фонарики на готику сталагмитов и сталактитов; на потолок пещеры, с которого гроздьями свисают летучие мыши. И этот сплав, красота этой пещеры и этого леса произвели на меня не менее сильное впечатление, чем архитектура древних яванских храмов. В конце пути, на выходе из пещеры, сплавщиков ждет скала, с которой можно прыгать в теплую заводь. С трудом превозмогая страх, я заставил себя прыгнуть раз, а бесстрашная Соня прыгнула пять или шесть раз от нечего делать. Когда она в очередной раз с гиканьем плюхнулась в воду, из пещеры выплыл плот, на нем — три девушки. Две китаянки, одна белая. Увидев Сонин подвиг, они захотели повторить — забрались на скалу и протоптались там минут двадцать. В итоге белая девушка все-таки прыгнула, а ее подруги так и не решились. Пока они топтались, мы разговорились. Белая девушка оказалась немкой из Штутгарта, а китаянки — не китаянками вовсе, но светлокожими (Янто был прав!) уроженками Сулавеси. Все трое учатся в Джокьякартском государственном университете (немка приехала на год по программе обмена), где изучают проектирование экогородов. Строители светлого будущего, Бог в помощь. Немка уже немножко знает на «бахаса-индонезия». О чем мечтает? To make a difference. Если бы мне сейчас было двадцать, я бы хотел именно так. Но мне сорок пять. Средний возраст, у которого нет в арсенале ни юношеского запала, ни старческой чистой ноты. И я просто счастлив, что я здесь.
Там, где меандр реки выбирается на свет из пещеры Пиндул, по берегам раскинулась деревня — вероятно, именно та, в которой прожил свой тихий век не оправдавший ничьих надежд и опасений внук царя Сенопати. Опрятные хижины, всходы маниока и уби [122], дворы, где гуляют куры. Даша гладит корову, и та приближает к Даше свою грустную коровью морду, так что на долю секунды они воспроизводят картину Шагала «Я и деревня». Если бы я в нужный момент щелкнул камерой айфона, можно было бы вывешивать фото в группе «Изоизоляция». Тем временем жители деревни тоже знают толк в фотомоментах: чуть ли не в очередь выстраиваются, чтобы сделать селфи с Дашей. Складывается впечатление, что для яванцев маленькая белая девочка — своего рода талисман. Все подходят потрогать, сфотографироваться, потрепать по щеке.
Вообще по первому, самому поверхностному впечатлению яванцы — исключительно милые. Недаром в бестселлере Элизабет Гилберт «Ешь, молись, люби» последняя часть («люби») посвящена Индонезии. Спокойные, обходительные, доброжелательные — как тут не влюбиться? Но необязательно знать всю подноготную, чтобы понимать элементарные вещи: люди есть люди, а не кроткие существа, для которых главное — жить в согласии с собой и природой. Иначе говоря, не такие, какими рисует их Гилберт, создательница новых голливудских стереотипов.
Люди есть люди, а страны есть страны, похожие и не похожие друг на друга. Любые обобщения и сравнения заведомо ложны, но, если не обобщать и не сравнивать, трудно вообще что-либо сказать. Похожа ли Индонезия на материковую Юго-Восточную Азию, в которой я был раньше? На Лаос, Таиланд, Камбоджу? Нет, не похожа. Индонезийский архипелаг — отдельная вселенная. Хотя, если живого интереса хватает только на взгляд с высоты птичьего полета, везде примерно одно и то же. Это и выражает режущая слух фраза «глобальный Юг». Глобальный Юг — это та обширная часть мира, где рекомендуется пить только бутилированную воду и где считается нормальным обгонять по встречной полосе. В остальном же — ничего общего.
Соня с Дашей рады провести остаток дня в этой деревне, где приятно пахнет костром и навозом. Но я тяну их дальше — к вулкану Нглангеран. Восхождение занимает около полутора часов. Путь наверх лежит через тропический лес — заросли пандана, лианы, бетельные пальмы, тик и падук, шелковые альбиции и пахучие альстонии, красные цветы китайского гибискуса, банановые грозди, плоды какао и дуриана, ходульные и досковидные корни, черные в зеленую полоску бабочки-парусника Блюме и ярко-голубые парусники Улисс, скрип бамбука, похожий на щебет птицы… Мы протискиваемся через узкие расселины, взбираемся по канатным лестницам. В какой-то момент Даша, устав, отказывается идти дальше, и тогда Янто без лишних слов взваливает ее на плечи и весь остаток пути несет на себе.
— Спасибо, Янто, но вам, наверное, тяжело, давайте лучше я ее понесу.
— Нет, папа, я хочу, чтобы меня Янто катал! — кричит мигом повеселевшая Даша. — И-го-го!
— Да мне совсем не тяжело, доктор Алекс, — уверяет меня Янто, — я шестерых сыновей таскал, а теперь они выросли, и я скучаю по наспинному грузу. Мне приятно ее нести. Можно? Тем более у вас и так рюкзак с водой на спине, куда ж вам еще?
В конце концов мы оказываемся на площадке уступа, с которой открывается ошеломительная панорама водопадов, рисовых чеков и горных деревень с красными четырехскатными крышами. Где-то я уже все это видел… И вдруг меня осеняет: да ведь это один из фоновых пейзажей в моем компьютере! Живописная заставка, на которую пялишься, включив монитор в начале рабочего дня, с мыслью: вот бы мне сейчас быть там, а не здесь… И вот моя мечта наконец сбылась, я не там, а здесь, внутри скринсейвера под названием Нглангеран.
Вспомнилась одна из серий «Сумеречной зоны», где главный герой, беглый нацист в Аргентине, изо дня в день приходит в музей посмотреть на одну и ту же картину: лодка, ива, излучина реки. Изо дня в день он просит ангелов перенести его в картину, висящую на стене музея. И вот однажды, спасаясь от напавших на его след охотников на нацистов, он проникает в музей посреди ночи, чуть ли не на ощупь находит нужный зал, стену, снова он обращает молитву к ангелам, и они исполняют его желание. Когда минуту спустя в музей врываются преследователи, зал, где только что был беглец, оказывается пустым. Он ушел от погони, волшебным образом перенесясь в пространство художественного вымысла, но вот незадача — он попал не в ту картину. Дело в том, что вчера вечером служители музея перевесили все холсты и теперь на месте пейзажа с лодкой висит босховский ад. Я пересказываю эту внезапно всплывшую
