Эта последняя ночевка находилась среди выступов красных обрывов, невдалеке от северо-западного края котловины Дагшигуин-Шубуту. На южной стороне котловины вечерний дождь спадал синими столбами из высоких серых туч. С запада надвигалась низкая красная туча. Докатившись до нас, она выбросила, точно щупальца, горизонтальные струи мелкого песка и пыли, несомые ураганным ветром. Мы поспешили по примеру далеких предков укрыться в пещерах, оказавшихся поблизости от машин. Здесь же была оборудована первобытная кухня. Втягивая запах варящейся баранины, мы устроились совсем уютно. На ровном полу пещеры мы расстелили постели и остались на ночлег.
Перед тем как стемнело, Новожилов вышел прогуляться и наткнулся на дикого кота – манула. Кот приветствовал его шипением и отвратительным воем, собираясь перейти в наступление, и Новожилов бежал. После этой встречи, с экспрессией рассказанной Новожиловым, удобства ночлега сильно померкли. Новожилов клялся, что дикий кот непременно придет ночью за остатками ужина, и горе тому, кто нечаянно окажется на его пути. Лукьянова, а за ней и Безбородов, ложась спать, завернулись с головой в одеяла, чтобы защититься от грозного кота.
Утром мы с Безбородовым замерили бензин в баке – его оставалось примерно на двести пятьдесят километров и ни капли более. До базы было не меньше ста пятидесяти километров. Нашему крейсированию по котловинам пришел конец, да и пора было возвращаться на базу. Отряд Рождественского поехал на Орок-нур с недостаточным запасом бензина и совсем ничтожным – масла, а путь предстоял им далекий и трудный. Первого августа мы прибыли в Далан-Дзадагад, к нашему ужасу, не застав там ни одной машины. Однако в темноте подошел „Дзерен“, который завяз в „машиноловке“, в недавно покинутой нами котловине, и еле выкарабкался. Теперь дело было за „Тарбаганом“: бензин для отдачи долгов и маршрута на Орок-нур был именно на этой машине. Мы получили телеграмму о выходе машины из Улан-Батора и два дня ждали ее с тревогой.
Наступили жаркие и душные дни, чувствительные даже в прохладе глинобитного дома нашей базы. Четвертого августа утром явился „Тарбаган“, запоздавший из-за поломки хвостовика. Начался спешный ремонт и разборка имущества. На следующий день „Тарбаган“ снова ушел в Улан-Батор с грузом коллекций. Шестого августа выступили и мы к Орок-нуру на „Дзерене“ и „Драконе“ К сожалению, бензина доставили в обрез – всего десять бочек для больших маршрутов пяти машин. Мы везли нашим обильную почту и ящик свежих огурцов. Впервые в этом году мы с жадностью отведали свежих огурцов и свежей капусты, привезенных „Тарбаганом“.
Среди почты были две срочные телеграммы Орлову. Он давно ждал известий из дому. Я предвкушал удовольствие быть приятным вестником там, на далеком Орок-нуре.
Мы быстро доехали по знакомой дороге до Баин-Дза-ка и нашли на отвороте тропы знак и письмо Рождественского. Теперь пробка радиатора „Дзерена“ направилась, как на маяк, на острый конус вершины Булагиин („Родниковый“), выступавший углом к северу из массива Арца-Богдо. Приволье широкой и твердой равнины скоро кончилось. Мы принялись метаться и вилять между огромными буграми песков и крупным саксаулом. Наши орокнурцы не вполне удачно выбирали дорогу. Дальше их след оказался проложенным через пухлые глины и бугристые пески котловины Хурэн-Тойрим („Коричневая впадина“) Мы решительно отвернули направо, на север, к Цаган-Обо, и легко проехали по гребням холмов, целое море которых расстелилось вдоль края впадины. Поднявшись на широкое плато, мы снова взяли курс на конусовидную вершину Арца-Богдо, быстро приближаясь к ней. Плато на десятки километров было засыпано щебнем кремнистых метаморфических известняков, на солнце казавшихся небесно-голубыми.
Одолев за день больше двухсот километров, мы заночевали в холмах у подножия Арца-Богдо. Скалы розовато-белых пегматитов ступенчато поднимались над нашим биваком, и в них кусками зеркал сверкали крупные кристаллы мусковита – белой слюды. Когда я уселся на нижнюю ступень, чтобы отдохнуть и покурить, серебряные зеркальца заискрились красными огоньками закатного солнца, белый кварц зарделся розовым, а большие кусты синих цветов слабо трепетали на ветру перед скалами.
Зверский предрассветный холод напомнил, что монгольское лето кончается. Необыкновенно высокая трава достигала бортов машин, но дорога оставалась хорошей. Ехать приходилось наугад – без проводника, подступы к впадине Оши были неизвестны. На траверсе верхушки Арца-Богдо я решил повернуть на север. Обширная всхолмленная равнина с покровом мелкого щебня сплошь поросла диким луком. Как и везде, в Нэмэгэту и в Восточной Гоби при езде по луковым равнинам слышался запах чеснока. Этот запах раздражал обоняние. Все мы к вечеру были голодны и мечтали о полузабытых деликатесах вроде „Любительской“ колбасы. Мощные слои базальтовой лавы покрывали там и сям вершины холмов. В одном сухом русле привлекли внимание красивые прослои в базальтах. В каждом прослое чередовались трех-пятисантиметровой толщины полоски ярко-красной яшмы, яшмы очень красивого бежевого цвета и, наконец, прозрачного опалесцирующего халцедона. Внизу, под обрывом базальта, валялось множество каменных орудий, вернее, отходов производства орудий – нуклеусов и отломков. Пристальный осмотр окончательно убедил меня в находке мастерской каменных орудий. Здесь, непосредственно у месторождения яшмы и халцедона, доисторические обитатели Гоби занимались своим, требовавшим большого искусства делом. У мастеров каменного века чувствовался художественный вкус. Они разделяли разноцветные слойки, выделывая орудия – ножички и стрелы какого-нибудь одного цвета, или же в более крупных орудиях рубилах, ножах – красиво подбирали цвета, используя природную полосчатость. Я нашел несколько таких двухцветных красно-бежевых или бежево-белых стрел…
Еще около десяти километров мы поднимались постепенно все выше и вдруг с края обрыва увидели всю впадину Оши. Характерная особенность монгольских геологических обнажений проявлялась и тут. Впадина Оши была промыта в большой пологой возвышенности, остатком которой торчала гора Оши-нуру, собственно представлявшая собою обрыв восточного края впадины. Около пяти километров мы проехали, выбирая место для спуска, и наконец очутились на дне против длинного останца красных пород, прикрытых пятнадцатиметровой толщей черного базальта с идеально ровной плоскостью наверху.
Мы привели два дня в лабиринтах обрывов и ущелий, но, несмотря на тщательные поиски и присутствие таких знаменитостей, как „Соколиный“ и „Орлиный“ глаза – Новожилова и Пронина, нам удалось найти совсем немного костей динозавров. До вечера мы бродили в различных направлениях и каждый по намеченному участку, пока не выбивались из сил. Ветер редко достигал душного дна впадины, нагретые солнцем камни отдавали свой жар в застоявшийся воздух. Когда мы нашли следы лагеря американской экспедиции, которая провела здесь две недели, то удивились, зачем выбрали они такое плохое место для долгой стоянки. В первое посещение Оши в 1922 году американцам удалось сразу же найти два неполных скелета маленьких динозавров – пситтакозавров. Зато в 1924 году усилия шестнадцати человек при двухнедельных поисках не дали ничего. Немногим больше повезло и нам, хотя, конечно, нам удалось обойти и сколько-нибудь подробно обследовать едва пятую часть всей сложной системы обрывов. Разгадку нашего неведения я нашел по ту сторону центрального останца. Здесь, впервые в Гоби, я увидел большие камни, покрытые лишайниками, и такой же замшелый щебень на склонах голых холмов. В гобийских горах Монголии нет древних камней и скал, какие часто встречаются у нас на родине – например, ледниковые валуны. Перед покрытыми мхом и лишайниками камнями как-то чувствуешь пронесшиеся над ними тысячелетия.
