— Тот, кто хочет взять наши жизни, должен знать: мы будем защищаться. Зря вождь апачей думает, что пули минуют его.
— Я не боюсь ваших пуль, потому что я слишком хорошо вас знаю. Итак, тебе известно, что нам нужно: отец и сын, которые живут у вас, белый юноша, наш брат, и лошади.
— А что случится, если наши воины не согласятся с твоими требованиями?
— Этого пока тебе не скажу, но очень скоро вы это узнаете. А теперь можешь идти. Мы еще останемся здесь, пока солнце на десять рук не скроется за горизонтом. Если в ближайшее время мы не получим от вас все, о чем я сказал, наш спор разрешат томагавки. Мы уйдем в темноте вверх по реке и будем стрелять в любого, кто встанет на нашем пути. Мы ворвемся в ваше пуэбло и силой добьемся всего, в чем вы нам отказываете. А ваши женщины и дети будут проклинать смерть, отнявшую у них мужей и отцов.
— Виннету — великий воин, но юма — не мыши, трусливо прячущиеся в своих норах при приближении врага.
— Вы его не услышите. Он окажется среди вас раньше, чем вы успеете заметить.
— Мы заметим и воткнем свои кинжалы прямо в его сердце.
— Это невозможно, потому что вы его вообще не увидите. А теперь мой брат может возвращаться в пуэбло, чтобы передать наши требования и принести нам ответ. Чем раньше мы его получим, тем лучше будет для юма.
— Я могу взять свое ружье?
— Нет. По нашим законам, пленник получает оружие не раньше, чем заключается мир.
Юма поднялся и, высоко держа голову, направился в ущелье. Он был слишком самолюбив, чтобы выказать радость оттого, что ускользнул от нас целым и невредимым.
Когда индеец был уже далеко, Эмери спросил:
— Неужели мой брат Виннету думает, что юма испугаются трех человек?
— Нет, — ответил Виннету. — Но Виннету точно знает, какой ответ они дадут.
— Любопытно было бы услышать.
— Воины юма шли по нашим следам не для того, чтобы напасть на нас, а потому, что наш брат у них в плену. Они понимают, что это тревожит нас. Индеец расскажет Мелтонам, где он нас встретил, и передаст все, что я ему поручил. В результате, я думаю, мы не получим от них всего того, что требуем, но главное они нам отдадут.
— Что именно?
— Пленного и наших лошадей. А кроме этого, часть наследства, но потребуют, чтобы мы удалились и ничего не предпринимали против обоих Мелтонов. Мой брат не верит тому, что я сказал? Очень скоро станет ясно, что я не ошибся. Нам не придется долго ждать появления краснокожего.
— Краснокожего? — удивился Эмери.
— Да. Сами Мелтоны побоятся прийти, а свой ответ передадут через юма. Есть еще один человек, который, как они думают, повлияет на нас, это белая скво, вероятно, они думают, что, очарованные ее прекрасным лицом, мы легче поддадимся на обман.
Я не раз убеждался в замечательных свойствах интуиции Виннету, доверял ей и на этот раз, но в мыслях у меня было другое. Казалось, мой друг угадывал мои мысли, но он ничего не говорил, хотя глаза его как будто соглашались с тем, что я хотел сказать. На лице его сияла улыбка, появлявшаяся всегда, когда он был уверен в успехе.
Мы прождали, пожалуй, больше часа. Теперь все мы расположились так, чтобы видеть все происходящее в ущелье. И вскоре вдалеке замаячил индеец, с которым мы недавно беседовали.
— Виннету, а где же белая женщина? — спросил Эмери.
— Еще не время появиться ей, — спокойно ответил тот.
— С их стороны было бы, по крайней мере, странно посылать в качестве посредника женщину. Этого не может быть!
— Мой брат, иногда реальностью становится то, что недавно казалось невероятным. Послушаем, что скажет нам этот человек.
Юма медленно приблизился и, сев так, чтобы чувствовать себя вне опасности, ждал, пока мы с ним заговорим. Мы не представляли, с чего начать разговор. Эмери, сгоравший от нетерпения, казалось, уже набрал воздуха для первых слов, но взглядом я попросил его молчать. Юма был вынужден первым взять слово.
— Я передал твое предложение, — процедил он сквозь зубы.
Очевидно, он полагал, что это признание вызовет встречные вопросы, но мы молчали. Индеец продолжил:
— Я все рассказал двум бледнолицым, которые живут у белой скво.
— А воинам юма? — вырвалось у англичанина.
— Им тоже, они все слышали. Отец того бледнолицего, который живет с белой скво, послал меня к вам с ответом.
— И как он звучит?
— Белая скво хочет встретиться с вами для разговора.
На лице Виннету появилась едва заметная усмешка, но англичанин был вне себя от гнева:
— Белая скво? Ты считаешь, мы из тех, кто ведет переговоры с женщинами?
— Человек, пославший меня, имел в виду, что с ней вам будет приятнее беседовать, чем с кем-либо еще.
— Почему он не пришел сам?
— У него нет для этого времени.
— Он мог бы послать своего сына.
— И он не может прийти. Они оба опасаются, что назад вы их не выпустите.
— Правильно делают! Для этого есть основания, — суровым тоном сказал Эмери.
Виннету размышлял: «Если посредник придет к нам, мы не будем его удерживать, когда тот захочет вернуться, — кому он здесь нужен? Вождю апачей не пристало вести переговоры с женщиной. Воинам юма и без того должно быть ясно, что мы хотим жить в мире с ними. Надо сказать ему, что женщина может приходить».
Так и сделали. Индеец отправился назад, а мы с нетерпением стали ждать прибытия представительницы прекрасного пола, которой после всего случившегося вдруг пришла в голову мысль поговорить с нами.
— Ну, — обратился апач к Эмери, — теперь мой брат убедился, что нет ничего невозможного и ничего нельзя утверждать заранее?
— Это исключительный случай. Как эта дама до нас доберется, для меня непостижимо. Любопытно, что за новость хочет она нам сообщить?
— Этого я не знаю. Но Виннету никогда не поверит ее словам. Мой брат сам будет с ней беседовать.
— О! Я опасаюсь, что могу показаться ей грубым и все этим испортить. Шеттерхэнд, не хочешь ли ты взять на себя эту миссию?
— Хотя это и не доставит мне удовольствия, но, вижу, придется взять это на себя, раз дело принимает такой оборот. Кроме того, для меня очень важно то, что вы мне доверяете, и я не обману вашего доверия.
Наше устное послание, видно, произвело большое впечатление в пуэбло, потому что очень скоро на дне ущелья показалась процессия. К нам направлялась женщина в сопровождении юной индианки, несшей за ней легкое кресло, сплетенное из тростника и камыша. Она выглядела слишком холеной для таких диких мест, что тянутся вдоль границы между Нью-Мексико и Аризоной. Приблизившись с победоносной улыбкой на лице, дама приветливо кивнула нам и, приказав индианке поставить кресло, села в него и произнесла:
