Она расседлала черного мустанга, уставшего от дальнего перехода, и пустила его к другим лошадям, и только потом, как было принято, подошла к мужу и спросила:
— Все ли было удачным на охоте?
— Да. Мы заготовили много мяса.
Высокий Орел погладил ее по щеке, развязал одну из охотничьих сумок-парфлешей и протянул ей связку золотистых беличьих шкурок.
— Тебе.
Значит, тоже помнил ее все эти дни! Отвлекался от Большой Охоты и направлял стрелы свои в маленьких белок, чтобы сделать этот подарок. Не забыл мимолетных слов, которые она как-то обронила в одном из разговоров, что шубка белки-аджидомо очень красива.
Вечерами, когда все были сыты и огонь лениво облизывал сучья в очаге, она просила его рассказать что-нибудь. И он рассказывал.
Она любила его неторопливую речь с долгими паузами, с неожиданными переходами от смешного к грустному, с выразительными жестами тонких и сильных рук.
Он рассказывал об охоте на медведей, о своей юности, полной тревог и лишений, о войне, которую вел его дед Текумсе, о повадках зверей, о встречах с белыми. А если он заговаривал о своем народе, на лицо его набегала тень и голос становился глухим и отрывистым.
— У нас отобраны почти все наши земли, и их невозможно возвратить. Белые строят на них свои поселения, дороги, ставят высокие железные столбы. И земля умирает. Белые не понимают голосов леса, воды и гор. Они разрушают то, что дает им жизнь и что дает жизнь нам. У нас уже давно нет силы, чтобы бороться с белыми, нет языка, на котором мы могли бы с ними объясниться. Нам остается одно — воспитывать в наших детях гордость прошлым. Пусть знают имена наших славных вождей, пусть помнят, что были времена, когда Великие Леса и Прерии принадлежали нам. Мы родились свободными и умрем тоже свободными.
Но больше всего он любил слушать сам.
Станислава рассказывала ему о своей родине, о старинных городах Вроцлаве, Варшаве и Кракове, о своем народе и революции. Высокий Орел слушал не перебивая. Он мог просидеть до утра над погасшим костром, ловя звуки ее голоса. Понимал ли он то, что она рассказывала? Какими представлял себе города, железные дороги, заводы, которых никогда не видел?
Однажды он попросил ее спеть несколько польских народных песен. Она растерялась. Она знала много стихов, память еще хранила то, что учили в гимназии, но песни… Даже у себя на родине она пела редко. Она вспоминала. Что же ему спеть, что?.. И вот где-то в глубине души родился мотив далекого-далекого детства и пришли слова, которые она слышала однажды в деревне, когда девочкой-гимназисткой гостила у своей тетки в Клечанове под Сандомиром:
Ой, ты, Висла голубая,
Как цветок,
Ты бежишь в чужие земли —
Путь далек!
Но кончилась песня и вместе с нею кончились воспоминания. Она с ужасом убедилась, что больше не помнит ничего. В голове мелькали обрывки строчек Мицкевича и Кохановского, какие-то мелодии, но слов не было…
Станислава взглянула на Высокого Орла. Он сидел, глядя на огонь, внимательный, ждущий.
И она решилась.
Пусть это не польское, не народное, но такое, что вошло в нее с детства, стало частичкой души.
Она сама выдумала мотив и напевала эти строчки своему первенцу Танто, когда он еще не понимал слов, она баюкала этой песней Тинагет, и та затихала, прислушиваясь к плавному ритму протяжных слов:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя,
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Высокий Орел слегка повернул лицо в ее сторону и, когда она остановилась, сделал чуть заметный знак: продолжай.
То по крыше обветшалой
Вдруг соломой зашуршит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
И когда она спела до конца, он долго молчал. Потом попросил перевести.
Пришлось объяснять, что такое кровля, окно, солома, он долго не мог понять, что такое веретено и почему оно жужжит. Ей пришлось взять палочку и показать. Она повторяла отдельные строфы до тех пор, пока он не начинал кивать головой, а один раз даже попытался повторить по-русски слова «тихо за морем жила».
И когда наконец он понял все, он протянул руки к огню и сказал:
— Уг! Все правильно. Эта песня похожа на слово о северо-западном ветре.
И он запел вполголоса о том, как в землю шауни на серых крыльях прилетает Кей-Вей-Кеен и лиственницы тэмрак стонут и теряют свои иголочки под его ударами.
Так проходили редкие счастливые вечера. Таким был ее муж Высокий Орел — отец ее детей, вождь, человек.
Но знала она его и другим.
Это произошло на третью весну после рождения Тинагет, в дни первых охот.
Все чаще над лесом слышался крик гусей, возвращающихся с юга на свои озера. Собаки, молчаливые зимой, теперь стали беспокойными, щетинились и рычали друг на друга. Многие из них убегали из поселка и пропадали неведомо где по нескольку дней. Станислава знала, что осенью у них появятся щенки, похожие на волчат. Утром над озером висел туман, который быстро прогоняло солнце. Бледно-зеленые листья на деревьях с каждым днем становились все темнее и крепче.
Когда зацвела минага-черника, молодые мужчины племени ушли в чащу. Ушли вместе с ними собаки. Теперь только смех девушек звенел у реки.
И вот однажды утром со стороны заката загремел бубен. Первым его услышал Горькая Ягода. Он вышел из своего типи, маленький, сгорбленный, похожий на Духа Леса, и, присев на корточки, прислушался. Замолкли женщины, перестали возиться дети, и даже старики, обычно равнодушные ко всему, что творилось в поселке, поднялись на ноги и повернули головы в ту сторону, куда смотрел Горькая Ягода.
А бубен то замолкал, то снова начинал рокотать в отдалении, и лицо колдуна становилось все жестче.
Когда бубен умолк, Горькая Ягода встал, надвинул на глаза шапку с лисьими хвостами и подошел к Станиславе.
— Твой муж встретил на охотничьей тропе твоих братьев по крови, женщина, — сказал он.
Горькая Ягода никогда не называл ее по имени — Та-ва. Он всегда говорил: женщина. Он редко обращал к ней свои слова и никогда не смотрел в лицо. Но если ему приходилось заговаривать с ней, он всячески подчеркивал, что она — не их племени, и хоть и жена вождя, но не более чем гостья у них.
— Они возвращаются? — спросила Станислава.
— Да.
— Белые люди с ними?
— Нет.
— Они… дрались с нашими?
— Нет.
— Белые люди — охотники?
— Нет. Это разведчики королевской конной.
— Гитчи-Маниту, — пробормотала Станислава. — Значит, они добрались и до этого озера…
Колдун метнул на нее взгляд, полный презрения, и отошел к старикам.
