Он по собственной воле вскочил на коня и бросился вперед, принимая огонь врага на себя. Командир полка был неподходящим человеком, чтобы повести людей в атаку. У него был слабый желудок и тупые мозги.
В нормальных условиях он никогда не дал бы разрешения на подобный поступок, но этим вечером полковник оказался в экстремальной ситуации. Бедный малый был в полной растерянности, и по необъяснимой причине думал лишь о большой чаше персикового мороженого. Эта мысль прочно засела в его голове.
Положение ухудшалось. Тогда генерал Типтон и его помощники заняли наблюдательный пункт на высоком холме, лежащем к западу от места боевых действий. Его обязанностью было наблюдать, и он был не властен совершать.
Выскочкой был этот молодой лейтенант с бескровным, очень бледным лицом, говорящий ему в сдержанных выражениях о вызове огня. Его дикие глаза, как будто не имеющие зрачков, пугали полковника.
Глупый командир согласился с планом.
Данберу было позволено выбрать другую лошадь взамен тяжело, с хрипом дышащей старой кобылы. Он взял нового коня, маленького, сильного, с оленьей шкурой, по кличке Киско.
Ему удалось сесть в седло без единого вскрика, хотя рана давала о себе знать постоянной тупой болью. Но сейчас за Данбером наблюдали все бойцы его полка, и он заставил себя сделать это. Когда он послал коня вперед, к низкой каменной стене, несколько пуль, выпущенных со стороны неприятеля, просвистели через поле. Если бы не это, можно было бы сказать, что над полем стояла мертвая тишина. Лейтенант подумал: «Действительно ли так тихо или такая тишина наступает за момент до того, как человек должен умереть».
Он пнул Киско под ребра, перескочил стену и рванул через голос поле, направляясь прямо к центру стены, сложенной из обломков скалы, которая скрывала врага. В первый момент повстанцы были слишком ошеломлены, чтобы стрелять, и лейтенант покрыл первые сто ярдов в беззвучном вакууме.
И тут они открыли огонь. Пространство было заполнено пулями. Они рассыпались струями в разные стороны, как жидкость из пульверизатора. Данбера это нисколько не волновало. Он так прямо сидел в седле, будто хотел быть еще лучшей мишенью, чем был сейчас. Он снова и снова погонял Киско. Маленькая лошадка выпрямила уши, поставив их вертикально, и летела вперед, на стену. Все это время лейтенант ждал одну единственную пулю. Ту, что настигнет его.
Но этого не случилось. И когда он приблизился настолько, что смог видеть глаза врагов, он и Киско изменили направление, повернув влево. Теперь они неслись точно на север в пятидесяти ярдах от стены. Киско скакал так быстро, что грязные комья земли, вылетающие из-под его задних копыт, напоминали кильватер быстроходной лодки. Лейтенант сохранял свое положение. Это доказывало непреодолимость союзников. Повстанцы поднялись, как мишени в тирс, поливая огнем из винтовок широкое пространство, когда одинокий всадник промчался мимо.
Они не смогли поразить его.
Лейтенант Данбер слышал, как затихает стрельба. Линия бойцов распалась. Он остановился и вдруг почувствовал что-то горячее в верхней части руки. Данбер обнаружил, что он какое-то время находился в трансе.
Горячий укол вернул ему ясность мыслей. Он посмотрел вниз на цепь людей, которую только что миновал. Данбер увидел, что союзники кружат позади стены в состоянии полного изумления.
Его уши вдруг снова обрели способность слышать. До Данбера донеслись ободряющие крики, идущие со стороны его подразделения через все поле.
Он снова вспомнил о своей раненой ноге. Она пульсировала, как отвратительная помпа, глубоко в сапоге.
Данбер повернул Киско к своим, и когда маленькая оленья шкура помчалась, закусив удила, лейтенант услышал оглушительные крики приветствия. Он посмотрел через поле. Его братья по оружию поднялись сплошной стеной позади своего укрепления.
Лейтенант ударил пятками в бока своего коня, и они полетели вперед, проделывая тот же путь в обратном направлении. Сейчас они проверяли другой фланг противника. Люди, мимо которых они мчались, были охвачены паникой и Данбер мог наблюдать, как они лихорадочно перезаряжали свои ружья. А впереди лейтенанта, вдоль неисследованного фланга, были вооруженные люди. Они вскакивали на ноги, и их оружие послушно ложилось в изгиб их плечей.
Решив не обмануть свои надежды, Данбер неожиданно для себя, подчиняясь импульсу, отпустил поводья и поднял обе руки вверх. Со стороны он мог показаться цирковым наездником, но он всего лишь чувствовал, что это финал. Он поднял руки высоко вверх в завершающем жесте прощания с жизнью. Сторонний наблюдатель мог истолковать это неправильно. Кому-то могло показаться, что это жест триумфа.
Естественно, лейтенант Данбер даже не догадывался, что это может быть воспринято кем-то, как сигнал. Он просто хотел умереть. Но у его товарищей сердце уже стучало в глотках, и когда они увидели, как руки лейтенанта взмыли кверху, это было больше, чем они могли вынести.
Они ринулись вперед, сокрушая стену. Это был спонтанный, ревущий и воющий поток людей, который оборачивался кровью войск противника.
Люди в коричневой форме дрогнули и побежали, как один, карабкаясь в страшном беспорядке к полосе деревьев, стоящей позади них.
К тому моменту, когда Данбер остановил Киско, одетые в голубую форму войска Союза были уже за стеной, загоняя находящихся в ужасе повстанцев в леса.
Голова Данбера вдруг просветлела.
Мир вокруг него превратился в волчок.
Полковник и его помощники сходились в одном направлении, генерал Типтон и его люди шли с другой стороны. Они оба думали, что Данбер погиб, вывалившись без сознания из седла, и каждый из них ускорил свой шаг, когда лейтенант упал. Подбегая к тому месту в пустынном поле, где Киско спокойно стоял рядом с бесформенной кучкой, лежащей у его ног, полковник и генерал Типтон испытывали одни и те же чувства. Такие чувства были редки у офицеров, носящих высокие звания. Особенно во время войны.
Каждый испытывал глубокий и неподдельный интерес к единственному человеку.
Из них двоих генерал Типтон был более переполнен чувствами. За двадцать семь лет службы он был свидетелем многих смелых поступков, но ни один из них не потрясал его так глубоко, ни один из них не разворачивался перед ним так широко, как происшедшее этим вечером.
Когда Данбер подошел, генерал стоял на коленях на своей стороне с видом отца, потерявшего своего сына.
Когда же генерал узнал, что этот бравый лейтенант поскакал на поле уже будучи раненым, он склонил голову, как будто в молитве, и заплакал, чего не делал с тех пор, когда был ребенком. Слезы скатывались по его обветренным щекам и застревали в седеющей бороде алмазными капельками.
