Виктор Устьянцев - Почему море соленое

Весна началась на втором уроке. В окно брызнуло ослепительно яркое солнце, оно сразу заполнило весь класс, заплясало веселыми бликами на стенах и потолке, село на металлический ободок ручки, прыгнуло в чернильницу и заиграло там всеми цветами радуги.

Класс точно взбесился. Борька Семенов тихонько напевал «А у нас во дворе есть девчонка одна» и перочинным ножом вырезал свое имя на крышке парты. Сима Ховрина о чем-то шепталась с Катей Иванцовой. Игорь Пахомов никелированным замком портфеля наводил им на лица «зайчики». Тоня Снегирева пальцем рисовала на запотевшем оконном стекле сердце, пронзенное стрелой. Когда она разделалась с сердцем, Игорь дорисовал бюст, за что Снегирева наградила его тумаком. Даже Майка Залкинд — эталон прилежания и дисциплинированности — беспокойно вертелась и разговаривала.

Прихода весны не заметили только три человека: Фарада, Глеб и Гришка. Фарада, водрузив на нос пенсне, объясняла теорию переменного тока. Глеб и Гришка доигрывали вторую партию в шахматы. Игра была «принципиальной»: на прическу. Проигравший две партии из трех сегодня же стригся наголо.

Борька Семенов, увековечив наконец свое имя на «скрижалях» школьной парты, вынул алюминиевую пластинку и стал вырезать блесну.

Галка Чугунова сунула мне записку: «Костя, как по-твоему, кто лучше: красивые или умные?!» Галка состояла из огромных бесцветных глаз, широкого мясистого носа, тонких бесформенных губ, и ей очень хотелось быть умной. Я предпочитал красивых и умных, но обижать Галку не стоило. И я написал: «Разумеется, умные. Что касается красоты, то имеет значение лишь красота души». Галка читала записку с явным умилением.

За окном чирикали воробьи и звенела капель. Борька скоблил ножом по алюминию.

— Кто это все время скребет? — снимая пенсне, спросила Фарада.

Класс дружно пожал плечами.

— Семенов, перестань скрести, — сказала Майка.

— Семенов, перестань! — повторила Фарада.

— Простите, Фрада Акимовна. — Борька из-под парты погрозил Майке кулаком и спрятал блесну и нож в парту.

Пахло мокрым снегом и «Красной Москвой». Это опять Чугунова надушилась. Не человек, а парфюмерная фабрика. Вот уже два года я сижу с Галкой на одной парте и два года меня преследует запах «Красной Москвы».

— Мат! — рявкнул Глеб на весь класс и захохотал.

Гришка, положив голову на ладони и запустив пальцы в проигранную шевелюру, все еще искал выход. Потом сердито смахнул с доски фигуры. Они с грохотом покатились по полу.

— Что там такое? — строго спросила Фарада.

— Казаринов проиграл красоту, — сказала Тоня.

— Как проиграл?

— Обыкновенно. В шахматы. А был такой интересный парень! — вздохнула Тоня.

— Антон, брось паясничать, — предупредил Гришка.

— А то что будет? — с искренним любопытством спросила Тоня, вонзив в Гришку свой синий взгляд.

Гришка, конечно, спасовал. Потому что у Антона насмешливый синий взгляд, острый язык и вообще Антошка среди нас «свой парень». Она может, например, пробить двойной блок и резануть мяч в самую «девятку». Все наши девчонки побаиваются ее, но всегда ищут у нее защиты и расположения. Мальчишки же, за исключением меня и Игоря Пахомова, все поголовно влюблены в Антона. Мы с Игорем презираем ее за то, что она хвастается своей красотой и удалью.

— Ну, чего тебе надо? — жалобно спросил Гришка.

— Чего тебе надобно, старче? — передразнил его Игорь.

— А надобен мне билет на хоккей, — в тон ему сказала Антон. — И ты, Гришка, его достанешь.

Завтра наш «Трактор» играет с «Крылышками». Билетов, разумеется, давно уже нет в продаже, и Гришке придется покупать с рук. Интересно, сколько он заплатит?

Фарада сняла пенсне. Это предвещало долгую «душеспасительную» беседу.

— Товарищи! — сказала Фарада. — Меня удивляет ваше поведение. Ведь вы уже не мальчики и девочки, вы взрослые люди. Вы де-ся-ти-клас-сни-ки! Завтра вы станете самостоятельными людьми…

К счастью, прозвенел звонок, и Фарада, пообещав пожаловаться классному руководителю, ушла.

В класс заглянула нянечка, тетя Поля.

— Соколов, к директору! — позвала она меня.

— Зачем?

— Не знаю. Велел позвать, а зачем — не сказал.

Я лихорадочно перебирал в памяти события последних дней и не находил ничего такого, за что меня следовало тащить к самому директору. Фарада тоже вряд ли успела пожаловаться, да я на сей раз ничего предосудительного и не совершил. Однако надо было идти.

— Ни пуха ни пера! — напутствовал Игорь.

— Пошел к черту!

В кабинете Василия Ивановича было много учителей, они о чем-то говорили. Но, заметив меня, Василий Иванович сказал:

— Прошу прощения, я выйду на минутку.

Он обнял меня за плечи и вывел в коридор.

— Слушай, Костя, звонили твои соседи, — сказал директор, когда мы подошли к окну.

— Отец?

— Да. Опять приступ.

— В этом году третий.

— Слушай, может, ему лучше в больницу? Я позвоню куда надо.

— Не будет толку. Сколько раз он лежал! Ему просто нельзя работать.

— Пожалуй, ты прав. — Василий Иванович задумчиво барабанил пальцами по стеклу.

— Так я побегу? — спросил я.

— Иди, — разрешил Василий Иванович и вздохнул. — Врача я уже вызвал. В школу пока можешь не ходить.

— Спасибо.

Я зашел в класс, собрал книжки.

— Ну, что там? За что тебя к директору? Фарада пожаловалась? Тебя исключают? — сыпалось со всех сторон.

— Салют! — Я помахал рукой.

Вслед за мной по коридору полз шепот:

— Соколова исключили.

— За что?

— Говорят, за хулиганство.

Я обернулся. Шепот стих. Скорбные и испуганные физиономии. Игорь помахал рукой. Спасибо тебе, Игорешка! Наверное, один ты догадываешься, в чем дело.

За занавеской тихо постанывал отец. Игорь, привязав за гвоздик суровую нитку, натирал ее варом. Я подсчитывал ресурсы. Восемнадцать рублей двадцать семь копеек. До выдачи пенсии тринадцать дней. По одному рублю сорок одной копейке на день. Не густо.

— Слушай, старик, у меня есть десятка. Копил на акваланг. Возьми, потом отдашь, — предложил Игорь.

— Нет, я тебе и так много задолжал.

И все-таки я прикинул: двадцать восемь на тринадцать — более двух рублей на день. Уже можно жить.

— Я тебе от души, а ты… — обиженно сказал Игорь.

— Все равно это не выход. На ЧТЗ не узнавал?

— Там нужны грузчики, но на постоянную работу. На заводе Колющенко набирают, но работы дня на четыре, пять.

Что же, придется опять на товарную станцию. Это далековато, но зато — верное дело. Да и публика там интересней. Там и профессионалы, и пьяницы, и студенты. Народ пестрый, но веселый.

Я вырезал из старого ботинка кусок кожи и сел подшивать пимы. Но не успел сделать и трех стежков, как раздалось два звонка в дверь.

— Это к нам. Открой, — попросил я Игоря.

Через минуту он пулей влетел в комнату:

— Знаешь, кто пришел?

— Иисус Христос.

— Хуже!

Игорь распахнул дверь и громко объявил:

— Явление третье. Те же и Антон.

Признаться, появление Христа меня удивило бы меньше. Тоня вошла в комнату, небрежно бросила: «Привет!» — и, не дожидаясь приглашения, села на стул. Она сидела и с любопытством оглядывала комнату. На нас с Игорем она не обращала никакого внимания, как будто нас вообще здесь не было. Оглядев комнату, поморщилась:

— Накурили, хоть топор вешай!

Она встала, подошла к окну, открыла форточку. Потом подошла к столу, обстоятельно оглядела его, открыла буфет, поочередно осмотрела и обнюхала все тарелки и кастрюли. Собрала пустые консервные банки, вслух прочитала этикетки:

— «Треска в масле», «Мелкий частик», «Бычки в томате». Все ясно. Игорь, ты сейчас пойдешь в магазин.

— Подожди, ты что тут распоряжаешься? Тебя никто не просил, — сказал я.

— А я и не жду, когда ты попросишь. — Тоня сняла пальто и повесила на гвоздик у двери.

— Без тебя управимся.

— Вы управитесь! Это что? — Она ткнула пальцем в угол стола.

— Кости. Рыбьи. Семейство позвоночных.

— Вот именно. Это семейство уже присохло к клеенке. А это?

— Ну, окурки.

— А почему они в тарелке? Эх ты, свинтус! А ну, пойди выбрось! — Она сунула мне в руки тарелку с окурками. — Игорь, бери карандаш и записывай, иначе забудешь. Значит, так: семьсот граммов мяса, с косточкой, желательно с мозговой. Знаешь, что такое мозговая кость? Ясно, не знаешь. Картошки — три килограмма, моркови — две штуки, луку — полкилограмма, капусты свежей — кочан. Да, еще: пачку соли. Это в бакалее. Там же купишь крупы. Пшенной. Полкилограмма. Масла растительного бутылку. Все! Чтобы через двадцать минут был: здесь.