Старику хотелось прибавить:
— Что же касается до слышанных тобою слов, будто бы сказанных немым, то это, по всей вероятности, был не более, как шум ветра.
Однако он промолчал, не желая огорчать друга.
Что бы он сказал, если б знал, что в пещеру приходил настоящий эскимос, не имеющий ничего общего с Густапсом, который все время спокойно сидел у себя в палатке?
Эскимос был тот самый, который принял сани от Густапса и Иорника по их приезде и который рассказал им о приключении с Гуттором. Узнав, что богатыря подняли около палатки, Густапс понял, что Гуттор подглядывал за ее обитателями. Осмотрев ее материю, Густапс нашел даже дырку, проколотую богатырем. Тогда-то он и задумал подставить вместо себя другое лицо, чтобы обмануть обоих норрландцев.
Простоватого эскимоса ему без труда удалось уговорить, чтобы он вместо него пошел к герцогу.
— Тебе даже говорить ничего не придется, — говорил Иорник, — потому что Густапс немой. Тебе только придется из учтивости сослаться на жару и попросить у герцога позволения снять капюшон, который перед уходом ты наденешь опять.
Эскимосу подарили за будущую услугу пачку табаку. Он согласился, и все произошло как по писаному. Фредерик Биорн для поддержания связи со всем персоналом своей экспедиции каждый раз приглашал к своему ужину двух моряков и двух эскимосов. Из последних в тот раз оказалась очередь за Густапсом и Иорником. За столом их места пришлись между Гуттором и Грундвигом. Ужин шел весело. Пили за здоровье воскресшего богатыря, пили за успех экспедиции. Все заметили, что Грундвиг в этот вечер был какой-то сонный и едва ворочал языком.
— Слабеет наш старик! — заметил Пакингтон на ухо герцогу Норрландскому.
— Ведь уж и лет ему много, — так же тихо ответил Фредерик Биорн. — А если б вы знали, как много он потрудился за свою жизнь! Другой бы не вынес и десятой доли того, что вынес он.
Друзья разошлись спать довольно поздно.
На другой день Грундвиг проснулся с головной болью, как от угара, и пошатнулся, когда встал на ноги.
— Господи! Что же это такое со мной! — пробормотал он.
Кругом было все тихо. Гуттор крепко спал, ослабев от вчерашней потери крови.
Старик крикнул, но ему не отозвался никто.
— Непонятно! — сказал он и направился к двери, но на пороге столкнулся с молодым моряком Эриксоном, выставившим из двери свое добродушное, веселое лицо. За Эриксоном шел эскимосский вождь Рескиавик.
— Ух, как здесь жарко после холода на улице! — вскричал молодой моряк.
— Здравствуйте, господин Грундвиг, как ваше здоровье? Как поживает наш друг Гуттор?.. Надеюсь, что он теперь долго будет помнить…
Эриксон говорил как-то особенно бойко и развязно. Видимо, ему хотелось оттянуть ту минуту, когда придется отвечать на неизбежные вопросы.
— Где герцог? — круто перебил его Грундвиг. — Где все остальные? Отвечайте, Эриксон!
— Они, вероятно, еще недалеко отъехали, мой дорогой Грундвиг, — пролепетал юноша. — Впрочем, это зависит от езды… Могут встретиться препятствия…
Как будто свод пещеры обрушился на старика.
— Они уехали! — вскричал он. — Они нас бросили — и меня, и Гуттора!
Опустившись на рогожу, которою был покрыт пол, старик горько заплакал.
Эриксону сделалось жаль его до глубины души.
— Полноте, что вы! — возразил он. — Где же они вас бросили? Они оставили при вас меня и Рескиавика и еще одного из наших, но он теперь привязывает собак…
— Собак?.. Что ты путаешь? — спросил Грундвиг.
— Ну да, собак. Нам оставили сани и лучших собак господина Эдмунда. Он непременно желал этого. Он сказал: «Если уж старику окончательно невтерпеж оставаться здесь, то пусть он нас догоняет».
— О, дитя, дитя!.. Милое, дорогое дитя!..
Гуттор тем временем успел проснуться и расслышал конец разговора.
— Грундвиг! Грундвиг! — позвал он слабым голосом. — Я не знаю, что такое со мной… Точно меня дурманом опоили.
— Да ведь и со мной то же самое! — отвечал старик, вдруг озаренный внезапной мыслью. — Я был вчера так слаб, да и сегодня утром опять… Кто же бы это мог сделать?
— Грундвиг! Грундвиг! — вскричал Гуттор, привставая на постели. — Помоги мне подняться, надо ехать… Наши господа погибли!..
— Что ты говоришь? — сказал старик, получив как бы электрический удар.
— О, припомни все хорошенько!.. Это они, негодяи, подсыпали нам чего-то… Да опомнись же, сообрази!.. Ах, Боже мой, ты все перезабыл!.. Вспомни говорящего немого!
При этих словах Грундвиг вспомнил всю вчерашнюю сцену, ударил себя по лбу и с ужасным криком повалился без чувств на пол.
Гуттор сделал над собой усилие, чтобы подняться, но почувствовал невыносимую боль и опрокинулся навзничь.
Эриксон и Рескиавик бросились к ним обоим.
Драма в полярных ледниках. — Ледяная стена. — Чудный вид. — Восхождение.
Прошло пять месяцев с тех пор, как экспедиция под начальством Фредерика Биорна покинула первую устроенную им станцию на противоположной стороне Гудзонова мыса, и в течение всего этого времени не было ни слуху ни духу о Грундвиге и Гутторе, оставленных на этом посту с Эриксоном и двумя эскимосами.
После неслыханных трудов и целого ряда благополучно одоленных препятствий, наши исследователи достигли, наконец, знаменитой ледяной стены, почти отвесно поднимающейся на тысячу двести ярдов в вышину и преграждающей, как говорили, всякий доступ к свободной ото льда земле, где на зиму укрываются птицы почти всех северных морей.
Вычисления показывали 89° 33' северной широты; следовательно, до пункта географического полюса было уже не более двенадцати миль. Этот полюс не вполне совпадает с полюсом холода. Путешественники шли вперед, руководясь компасом, прямо к северному центру, ежедневно отмечая на карте пройденный путь. Небо было необыкновенно чисто и, благодаря полярной звезде и соседним созвездиям, позволяло делать наблюдения вполне успешно.
Наши исследователи прибыли почти к самой цели своей экспедиции; они находились накануне своего полного торжества, но встречавшиеся им до сих пор препятствия были ничто в сравнении с тем, которое возникало перед ними в виде ледяного барьера. Вообразите себе, читатель, ледяную кристаллизованную гору без малейших неровностей, почти отвесную, вершина которой как бы подпирает небесный свод. Прозрачность ее так велика, что звезды отражаются в ней, как в самой чистой воде… Путешественники смотрели и дивились: никогда еще перед глазами человека не являлось такого величественного зрелища. Оно превосходило всякое воображение. Звездное синее небо отражалось в кристально-прозрачном неподвижном льде; земля отражала величие Божьего мира…
