— Господин мой, так как вы отложили отъезд, то у нас впереди свободный день. Мне пришла по этому поводу одна мысль, которую я и прошу у вас позволения осуществить.
— Говори.
— Вы видите эти ледники в двух милях отсюда? Они представляют высокую стену, через которую трудно перебраться. Вот я и придумал съездить со своим товарищем и посмотреть, нельзя ли будет эту стену объехать.
— Очень хорошо, мой милый… Вообще, я чрезвычайно доволен и тобой, и твоим товарищем. Можешь быть уверен, что я вас обоих щедро награжу за службу.
— Спасибо, господин мой. Вы очень добры.
— Поезжай, куда ты говорил, и осмотри. Возьми мои легкие сани и собак… Ты, разумеется, возьмешь с собой и своего товарища?
— Да, господин мой.
— Прекрасно. Когда вернешься, расскажи мне обо всем подробно.
Несколько минут спустя легкие санки герцога Норрландского, запряженные шестью лапландскими собаками, стояли совсем готовые у дверей палатки, в которой жили Густапс и Иорник.
Там их можно было хорошо разглядеть обоих. Иорник был обыкновенный эскимос — с темно-бурой кожей, низким лбом, приплюснутым носом и узкими глазами, но его товарищ… Его товарищ натирал себе в это время лицо медвежьим салом для предохранения от мороза и снял с рук перчатки. Руки у него были белые, той белизны, которою отличается кожа рыжих людей. Лица его разглядеть было нельзя, так как он натирал себе щеки, не снимая с головы капюшона.
— Ну, теперь можно ехать, — сказал Густапс, окончив свой туалет.
— Тише, тише! — предостерег его Иорник. — Разве можно так рисковать.
— Кто же нас может услышать? — возразил с усмешкою «немой» Густапс. — Какой ты, однако, трус!
— Вы вот все не верите мне! — продолжал Иорник. — А между тем за нами постоянно следит тот человек, которого вы называете Гуттором… ну, одним словом, этот богатырь. Я и сейчас не уверен в том, что он не прокрался сюда, в палатку, и не подслушивает нас…
Густапс сделал жест нетерпения: палатка была так тесна, что в ней не мог спрятаться такой великан, как Гуттор.
— Твои глупые опасения просто смешны, — сказал «немой». — Замолчи, пожалуйста, и пойдем.
Иорник не стал больше разговаривать. Оба эскимоса вышли из палатки, сели в сани и с быстротою стрелы понеслись по снежной степи.
Едва успели сани отъехать, как из-за палатки поднялась какая-то громадная фигура, лежавшая до того времени на голой мерзлой земле. Этот человек с трудом двигался, все члены его были парализованы от холода. Он сел, но встать на ноги не мог, чувствуя, что замерзает.
То был Гуттор. Он подкрался к палатке бандитов, лег на снег и пролежал там все время, покуда злодеи разговаривали. Он слышал весь их разговор. Мало того, большой парусной иглой он проколол в палатке отверстие и, приложившись глазом, имел возможность внимательно разглядеть их.
После долгих усилий он встал, наконец, на ноги, но не мог ступить ни шагу: холод одолевал богатыря. Он начал кричать, звать на помощь, но страшная буря заглушала его голос.
Палатка бандитов стояла всего шагах в пятнадцати от общего лагеря, но в такую бурю, какая свирепствовала теперь, даже и это расстояние было слишком велико для человеческого голоса.
— О, Боже мой! — стонал несчастный. — Неужели я умру, не дав никому знать об опасности?.. Это ужасно!.. Я этого не хочу, не хочу!..
Он напрягал всю силу своих легких, кричал, звал… Нет, никто его не слышал. Сквозь метель ничего не видно; ветер ревел так, что Гуттор даже сам почти не слышал собственного своего крика.
Несчастный опять присел на снег, не будучи в состоянии стоять. Метель заносила его. Не имея надежды, что его услышат, он даже перестал кричать. Две слезы выкатились из его глаз и замерзли… Он лег на землю, чувствуя, что засыпает, и бессознательно хватаясь за что-то рукой.
В это время дверь станции распахнулась, и раздался чей-то встревоженный голос:
— Гуттор!.. Гуттор!..
Но Гуттор не откликнулся.
Воскресший мертвец. — Отъезд. — Зловещие предчувствия.
— Доктор, он умер? — спросили в один голос Фредерик и Эдмунд у доктора Леблона, который наклонился над бесчувственным телом богатыря и внимательно его выслушивал.
Старый Грундвиг рыдал, стоя на коленях у постели.
Доктор не ответил, продолжая слушать.
Фредерик Биорн повторил вопрос.
— Боюсь, что да, — отвечал, наконец, доктор. — Пульс не бьется, сердце неподвижно, приставленное к губам зеркало не запотело. Впрочем…
— Что впрочем?.. О, ради Бога, не томите нас…
— Еще не вся надежда потеряна. Состояние его очень похоже на смерть, но органы могут функционировать иногда так слабо, что их деятельность остается незаметною. Во всяком случае, времени терять нельзя.
— Говорите скорее, что нужно делать?
— Покуда нужно тереть тело снегом как можно сильнее, а после мы увидим.
Грундвиг быстро вскочил на ноги и выбежал вон. За ним бросились еще человек десять норрландцев. Притащив снегу, они начали растирать им богатыря так усердно, что через несколько минут от его тела пошел густой пар.
— Хороший признак!.. Очень хороший!.. — проговорил доктор, потирая руки, и приготовил укрепляющее лекарство для приема внутрь.
— Растирайте, растирайте хорошенько! — говорил он матросам.
Сняв верхнее платье и засучив рукава, доктор и сам стал тереть те части тела Гуттора, пробуждение которых к жизни было особенно важно.
Через несколько минут он достал серебряную трубочку и попробовал вставить ее в рот богатыря, но челюсти были сжаты так крепко, что не было никакой возможности их разжать.
Тогда доктор взял ножичек и, просунув его лезвие между зубами Гуттора, раздвинул их и вставил трубочку, через которую и начал вдувать в грудь гиганта воздух, сперва понемногу, потом все больше и больше.
Зрители стояли неподвижно, затаив дыхание. На бесстрастном лице доктора ничего нельзя было прочесть.
Прошло с четверть часа; за этот короткий промежуток времени бедный Грундвиг успел постареть на десять лет. Доктор передал трубку Фредерику Биорну, прося его делать то же, что перед тем делал он, а сам снова принялся выслушивать Гуттора. Первое время на лице Леблона отражалась надежда, но потом он вдруг сильно побледнел.
— Почти нет никакой надежды, — объявил он, поднимая голову. — Я испробую решительное средство.
Он взял банку, положил в нее кусок ваты, пропитанный спиртом, и приставил эту банку к левой стороне груди богатыря. Банка подействовала, на груди вздулся огромный желвак. Три раза повторил доктор эту операцию над левой стороною груди, потом над правой, после чего влил больному в рот ложку приготовленного питья и сказал:
— Если через несколько минут не обнаружится признаков жизни, это будет значить, что смерть сделала свое дело.
