— Если через несколько минут не обнаружится признаков жизни, это будет значить, что смерть сделала свое дело.
Только что он это сказал, как на щеках Гуттора показался слабый румянец.
— Слава Богу! — вскричал доктор. — Он приходит в себя.
Все присутствующие вскрикнули от радости, как один человек. Доброго богатыря одинаково любили и белые, и эскимосы.
Доктор надрезал ланцетом все шесть опухолей. Из них полилась кровь, несомненно доказывая, что больной жив. Затем доктор сделал кровопускание из руки и, выпустив полстакана крови, остановил ее. На руку наложили повязку. Гуттор слабо вздохнул и открыл глаза, но сейчас же закрыл их опять. Доктор велел завернуть богатыря в одеяла и дал ему ложку горячего вина. Гуттор выпил его сам и знаком попросил еще. Доктор исполнил его желание.
С этой минуты выздоровление быстро пошло вперед. Через десять минут Гуттор открыл глаза уже совсем и узнал присутствующих. Чтобы рассмотреть их лучше, он даже хотел привстать, но доктор запретил ему это. Богатырь послушался и, взяв руку Грундвига в свою, стал нежно пожимать ее.
С возвращением сознания к больному вернулась и память.
— Спасибо, доктор! — говорил он. — Вы меня спасли от смерти. Теперь я должен исполнить великую обязанность и сделать важное разоблачение. Я никогда не забуду, что вам я обязан возможностью сделать это, и если вам когда-нибудь понадобится моя жизнь, берите ее.
— Ладно, ладно! Не говорите слишком много, это вам вредно.
— Мне лучше, когда я говорю. Я задохнусь, если не выскажу всего, что знаю.
— Ну, как хотите, только, пожалуйста, не утомляйте себя слишком много.
— Добрый мой Грундвиг, — сказал тогда богатырь, обращаясь к своему другу, — как мне тебя благодарить? Я уверен, что это ты меня спас, отыскав умирающего на снегу. Смерти я не боюсь — я видел ее близко, но умереть теперь, когда… Скажи, ведь это, конечно, ты первый вспомнил обо мне?..
— А как же иначе? Разве мы можем жить друг без друга?
— Правда, Грундвиг. Мы друг друга дополняем: ты голова, а я руки.
— Милый Гуттор!..
Прочие норрландцы скромно отошли в сторону, чтобы не мешать друзьям беседовать по душам.
— Кстати, Грундвиг, что же ты не спрашиваешь меня, как со мной случилась эта история? — сказал богатырь.
— Я боюсь, что тебе повредит разговор.
— Не бойся, я крепок, а есть вещи, которые следует сообщать как можно скорее.
— Ты меня пугаешь!
— То, что я собираюсь тебе сказать, Грундвиг, — дело очень серьезное.
— Я слушаю.
В нескольких словах Гуттор рассказал товарищу о своем подслушивании близ палатки эскимосов. Грундвиг, выслушав этот рассказ, почувствовал у себя на лбу холодный пот. Кто такие эти новые враги? Какая у них цель?
— Послушай, Гуттор, — сказал старик, — не задавался ли ты вопросом: почему этот мнимый эскимос прячет от нас свое лицо? А главное, почему он притворяется немым?
— Не задавался, но думаю, что немым он прикинулся для того, чтобы мы не узнали по голосу, — отвечал богатырь.
— А кого бы могли узнать по голосу, как ты думаешь?
— Я знаю только одного такого человека, — задумчиво произнес Гуттор.
— Как его зовут?
— Красноглазый, — нерешительно выговорил богатырь, как бы сам не веря своей догадке.
— В добрый час! Ты становишься очень проницателен, как я замечаю. Действительно, только Красноглазый и способен подвести такую дьявольскую махинацию.
— Но почему же он кажется меньше ростом?
— Очень просто: от меховой одежды. Это всегда так бывает. Это обман зрения.
— Какая же у него цель?
— Цель самая понятная: убить при первом же удобном случае герцога и его брата, а потом обратиться в бегство, взяв для этого легкие сани. Теперь нам остается только следить за ним в оба глаза.
— Как же ты это сделаешь, если мы дали господину Эдмунду слово остаться на станции?
— Не лучше ли рассказать все герцогу?
— Боже тебя сохрани!
— Отчего?
— Если ты можешь доказать, что Густапс и Надод одно и то же лицо, то говори, но если не докажешь, то выйдет только одна неприятность. Нас с тобой окончательно объявят сумасшедшими и не будут верить ни одному нашему слову.
— А ты, пожалуй, прав, — сказал Гуттор, всегда в конце концов соглашавшийся с доводами товарища.
Действительно, в словах Грундвига было много справедливого, но не это главным образом побуждало его к молчанию. Грундвиг вообще любил действовать тайно и уж потом, когда задуманное дело удалось, объявлять о нем. Так и теперь он решился не говорить ничего, а только следить за Надодом, рассчитывая, что в конце концов бандит сделает какой-нибудь ложный шаг, по которому его можно будет вывести на чистую воду.
Крепкое телосложение Гуттора, который был лет на пятнадцать моложе Грундвига, помогло ему поправиться так быстро, что через несколько часов он уже был почти совсем здоров и только чувствовал небольшую боль в тех местах груди, где ему ставили банки. Он рассчитывал, что на следующий день ему можно будет выехать вместе с остальным караваном.
Иорник и Густапс вернулись из своей экскурсии очень поздно и не спешили с отчетом к герцогу, хотя сани, в которых они ездили, давным-давно уже были распряжены и убраны.
Фредерику Биорну хотелось узнать поскорее, чем кончилась поездка эскимосов и потому он сам послал за ними, желая их расспросить.
Эскимосы отвечали посланному от герцога, что они только приведут в порядок свои костюмы и сейчас же явятся.
Читатель увидит ниже, что Густапс и Иорник не без причины прошли сначала к себе в палатку, а не явились прямо к герцогу.
Войдя в помещение станции, они искусно разыграли сцену изумления при виде лежащего Гуттора. Они держали себя так, как будто сейчас только узнали о приключении с богатырем.
Когда Иорник начал излагать Фредерику Биорну результаты поездки, Густапс вдруг перебил его, жестом показывая, что он желает что-то объяснить.
— Что он говорит? — спросил герцог у Иорника.
— Он находит, что здесь очень жарко, и просит позволения снять на минуту капюшон.
— Сколько угодно! Есть о чем спрашивать! — отвечал герцог.
Эскимос, не торопясь, развязал ремни капюшона и откинул его.
Показалось черное скуластое лицо, настоящее лицо эскимоса.
Грундвиг и Гуттор были изумлены.
Не такого человека ожидали они увидеть. Тут даже Грундвиг нашел, что Гуттор слишком уж увлекся своим воображением, когда ему показалось, что он видел белые руки и белую шею Густапса.
— Но ведь не во сне же я это видел! — думал бедный богатырь.
Когда он после ухода эскимосов поделился своим раздумьем с Грундвигом, тот отвечал:
— В темноте тебе могло показаться… глаза твои были воспалены от холода… не мудрено было ошибиться…
