— Товарищ Туз, осторожней! — кричит ему в мегафон Силантьева с борта лесовоза.
Но Туз только досадливо отмахивается. Вот он подбежал к самому краю трюма, резко взмахнул рукой, и крановщик опустил связку в трюм. Туз первым спрыгнул туда, отцепил стропы, крановщик начал выбирать трос, но зацепился крюком за кромку трюма. Как назло, в этот момент баржа полетела вниз, потянула за собой кран, стрела его выгнулась.
Однако повезло и на этот раз: крановщик успел отпустить тормоза, трос начал свободно разматываться. А баржу уже приподняла очередная волна, крюк освободился, и крановщик спокойно выбрал трос.
Когда они уже заканчивали разгрузку лесовоза, случилась беда. Предпоследняя связка рассыпалась, брусья попадали в трюм и за борт, а один начал «гулять» по палубе.
— Всем в корму! — крикнул Борисов, а сам бросился на помощь Тузу, пытавшемуся столкнуть злосчастный брус за борт.
Солдаты укрылись на корме за рубкой, только Борисов и Туз остались на палубе. Один конец бруса лег между двумя тумбами кнехта, а другой мотало, как маятник. Вот его бросило в нос, мичман едва успел перепрыгнуть через брус, иначе перебило бы ноги. Надо было перебросить зацепившийся конец через кнехт, но им вдвоем не поднять этот толстый шестиметровый брус. На помощь им из-за рубки выскочил рядовой Голубев — длинный и тощий, как жердь. Он в три прыжка подскочил к ним, подхватил брус, и они перекинули его через тумбу кнехта. Теперь оставалось развернуть второй конец и столкнуть брус за борт. Но в это время волна накренила баржу влево, брус сам пополз по палубе.
— Полундра! — крикнул Туз и ловко перепрыгнул через брус. То же самое удалось сделать и Борисову, а Голубев в самый последний момент замешкался. Брус ударил его по ноге, и солдат упал как подкошенный, его тоже поволокло за борт. Однако Борисов успел схватить солдата. Туз спихнул брус за борт уже в тот момент, когда баржа начала крениться вправо и брус готов был ползти обратно.
Голубев лежал на палубе, он корчился и извивался, как береста на огне. Мичман попытался снять с него сапог, но Голубев закричал так страшно, что его крик услышали даже на лесовозе. Борисов достал нож, разрезал голенище сапога и штанину. Портянка насквозь пропиталась липкой кровью, пока ее разматывали, Голубев опять кричал животным криком.
Чуть повыше лодыжки обнажилась кость — удивительно белая среди этого кровяного месива. Открытый перелом. Хорошо еще, что не раздроблена, возможно, ногу удастся сохранить.
— Отдать швартовы! — командует Борисов.
С лесовоза сбрасывают швартовы, солдаты на барже-подхватывают их.
— Назад малый!
Но волна прижимает баржу к лесовозу, бьет о борт. С лесовоза пытаются оттолкнуть ее отпорными крюками, но безуспешно. Наконец она проскальзывает вдоль борта лесовоза за его корму и разворачивается.
Из рубки принесли аптечку, и мичман Туз перевязывает Голубеву ногу. Сейчас солдат не кричит, а только скрипит зубами: должно быть, страх у него уже прошел, а боль он старается перенести достойно.
Теперь самое сложное — перенести Голубева на причал. Два временных деревянных причала на западной стороне уже основательно разбиты, после шторма их придется восстанавливать. Остается третий причал — возле аэродрома, там волна потише.
Ошвартовались они более или менее удачно, если не считать того, что вывернули причальный брус и помяли борт. Но баржа так плясала возле причала, что спрыгнуть на него здоровому человеку и то было трудно, а сходня, перекинутая на борт, скакала как угорелая. Если бы нашелся широкий трап с леерными ограждениями, Голубева можно было бы перенести на носилках. Носилки можно привезти из санчасти, но где взять трап?
На берегу уже знали о случившемся, у причала столпились такелажники, шоферы, солдаты, работавшие на выгрузке. Пришел даже старик Козырев, дежуривший в этот день на аэродроме. Он-то и предложил:
— А вы его краном подымите.
Это был лучший выход. Кран подцепил сетку, в которой переносили мешки с мукой, в сетку забрались трое солдат, положили Голубева на колени, чтобы при подъеме его меньше беспокоило. Кран поднял сетку, развернул стрелу и мягко опустил сетку на причал. К тому времени уже примчалась санитарная машина, Голубева уложили на носилки и увезли.
От пароходов и лесовоза шли баржи и катера, они еще не загрузились полностью, но Щедров приказал всем идти к причалам.
— Разгрузку прекращаем до тех пор, пока не утихнет шторм, — сказал он Савкину.
— А если шторм неделю продержится? На подходе еще два парохода. Кто за простой платить будет?
— Мы не имеем права больше рисковать людьми, Илья Абрамович.
— Да, но…
— Никаких «но»! — уже на ходу бросил Щедров и пошел к машине. — Если меня будут искать, я в санчасти.
Штормило еще четыре дня, разгрузку прекратили, и во всех ротах с утра до вечера крутили фильмы. Двадцать четыре новые картины, прибывшие с пароходами, были завезены на весь год, но киномеханики не жалели лент, а политработники не препятствовали им: солдаты истосковались по новым фильмам.
В команде плавсредств обязанности киномеханика исполнял рядовой Голубев, и теперь показывать фильм было некому. Солдаты слонялись по казарме, забивали «козла», кое-кто с разрешения сержантов ушел в другие роты, а Хомутинников собрался в поселок.
Жизнь была влюблена в Хомутинникова, как бетонщица Оля, ему на протяжении всей службы сопутствовали одни удачи. Во-первых, перед самым призывом он чуть не женился и армия избавила его от этого опрометчивого, по его теперешним понятиям, шага. Во-вторых, он попал служить на Север, а не куда-нибудь в Среднюю Азию, где жара, песок и змеи. Положим, змей он не так боялся, как жары. Сам он вырос в Сибири, к жаре не привык, а холод ему нипочем. В-третьих, специальность у него флотская — рулевой, а служить придется все-таки не три года, а два, потому что он хотя и рулевой, а все же строитель. И в-четвертых, Оля не настаивает, чтобы он на ней женился. Попробуй еще найти такую на Севере!
Вот только денег не дают. Весь его заработок идет на сберкнижку, а на руки выдают только по три рубля восемьдесят копеек. Говорят, таков приказ, хотя по закону полагается выдавать на руки половину зарплаты. Есть, конечно, способ получить деньги. Надо написать заявление с просьбой перевести определенную сумму из его накоплений родителям. Бухгалтерия переведет деньги, а через недельку-другую родители пришлют эти деньги ему. Однако Хомутинников в прошлом месяце уже использовал этот ход, повторять не стоит, иначе «усекут» и больше денег посылать не станут.
А деньги сегодня нужны до зарезу, магазины ломятся от напитков и фруктов, на Олины деньги он не рассчитывает, хотя она не откажет, если попросить.
