Пожалуй, больше всего нетерпения выказывал Кузьма Обрезков, пребывавший на мостике в своей прежней старпомовской должности. Его шальные цыганские глаза так и сияли торжеством, смоляной черноты вихрастый чуб задиристо вился из-под пилотки. Конечно же, ему нестерпимо хотелось моря, ветра и той самой настоящей подводницкой работы, по которой он давно истосковался.
Непрядов, возвышаясь над ограждением рубки, так же маялся истечением последних минут береговой жизни. Земля всё ещё притягивала к себе лодку силой стальных тросов, но мысли Егора блуждали где-то далеко в море. Каким-то манером встретит оно: тряхнет ли семибальным штормом, исхлещет ли проливным дождём и заворожит густым туманом, или же наоборот — возблаговолит ясным горизонтом и тихой водой. Пока же погода выдалась не самой худшей. Устоялся штиль, хотя было не по-летнему зябко. На небо, во всю заполярную ширь, наброшена рваная шинель серой облачности. Незаходящее солнце тускло мерцало из-под неё у самого горизонта, напоминая собой большой медный пятак, вывалившийся из дырявого кармана подгулявшего шкипера. Дальние сопки прятались в белёсом тумане, а ближние — чуть золотились лысыми макушками, косившими в ложбины густой тенью. Редкие чайки, пролетая над темной водой, лениво взмахивали крыльями. Они, как и люди, казались смурыми и не выспавшимися.
Причальная стенка в столь ранний час была пустынна. Посёлок спал. Лишь вахтенные в чёрных бушлатах маячили у корабельных трапов, томимые ожиданием смены.
Непрядов снова глянул на часы: «Пора!» С жёстких губ его уже готова была сорваться команда. Но в это самое мгновенье он увидал в дальнем конце пирса грузно бежавшего по направлению к лодке человека. Издали тот махал рукой и что-то кричал. Вглядевшись, Непрядов узнал Колбенева.
«Уж не случилось ли что?..» — невольно подумал Егор, поскольку давно не видал своего дружка столь торопливым и чем-то взбудораженным.
Лишь у самого трапа Вадим перешёл на шаг, еле переводя дыхание и спотыкаясь. Одет он был явно по-походному: в сапогах, в канадке и с чемоданчиком в руке.
Колбенев взобрался на мостик, тяжело отдуваясь, крякая, но с выражением на лице крайней удовлетворённости.
— Вы что это, Вадим Иваныч, — с ехидцей поинтересовался Егор, глядя на вконец запыхавшегося дружка. — Не могли разве нам с берега ручкой помахать?
— Добро дали… вместе с вами… в море, — еле выдавил из себя, жадно глотая ртом воздух. — Широбоков мне… только что позвонил. Еле успел. Уф-ф… — и он сокрушённо потряс головой.
— А он что, заранее не мог тебе об этом сказать? — удивился Непрядов. — Еще чуть-чуть и ты бы точно опоздал.
Обрезков на это лишь криво ухмыльнулся, как бы намекая: «А он, быть может, этого как раз и хотел…»
— Вот здорово! — возликовал Кузьма. — Значит, опять все вместе?
— Старпом, отходим, — напомнил Непрядов.
— Есть, товарищ командир, — мгновенно среагировал Обрезков, принимая официальный вид и громко выкрикнул в раструб мегафона, высовываясь за обвес рубки:
— На юте, отдать кормовой!
Непрядов тотчас скомандовал ход, и винты взбуравили у пирса застоявшуюся, стылую воду. Хлёстко шлепнул по корпусу последний сброшенный с берега швартовый конец, и корабль начал медленно отваливать кормой от пирса. Сманеврировав посреди бухты, лодка нацелилась форштевнем на узкий проход между скалами, за которыми брал начало вечно студёный океан.
Егор был бесконечно рад тому, что Колбенев идёт вместе с ними в автономку. Желал того вечно хмурый начпо, или же нет, но он преподнес «упрямому командиру» хороший подарок, о котором тот и не помышлял. Появление Колбенева на корабле, конечно же, выглядело не иначе, как стремлением подкрепить в экипаже партийно-политическую работу. Вероятно, и сам Широбоков не слишком-то надеялся, что малоопытный в морских делах Собенин в полной мере справится со своими корабельными обязанностями. И это ещё раз убеждало Егора в том, что он всё же был прав, когда очертя голову, что называется, лез начальству на рога. Никогда ранее он не выходил в море со столь засекреченным заданием, точно не зная, что ждёт его впереди. И всё же никогда прежде он не был столь уверен в себе и в своих людях, как в этот раз, — в том, что все они непременно выполнят поставленную им задачу, смысл которой до поры был сокрыт в конверте, хранившемся в сейфе командирской каюты. А всё оттого, что три дружка-товарища снова сошлись вместе, готовые в трудную минуту подставить друг другу плечо. Явилось даже ощущение прежней курсантской бесшабашности, когда не было таких проблем и неприятностей, которые нельзя было бы вместе одолеть. Позади Родина, впереди океан. А если цель ясна, то — полный вперед! И с песней…
В расчётной точке, у самой кромки нейтральных вод, лодка пошла на глубину. Верхний рубочный люк отрезал серый лоскут заполярного неба, и в отсеке потекли бесконечно долгие, как близнецы-братья похожие друг на друга, будни автономного плавания.
Какое-то время береговые заботы, помыслы и волнения неотступно следовали за Егором даже на глубине. Вечно казалось, что при подготовке к походу не предусмотрел что-то важное, вовремя о чём-то не договорился и чего-то не сделал. Вся жизнь экипажа теперь как бы заново начиналась с чистого листа, и командир обязан был твёрдой рукой бытописать её по законам корабельного устава, сообразуясь со своим долгом и честью. Такие понятия Егор не считал излишне высокопарными, преувеличенными, истёртыми до дыр. Об этом, быть может, не следовало высказываться вслух, но хранить в душе надлежало всегда. Как никто другой, Егор знал, что экипаж на провизорски чутких весах доверия, с точностью до миллиграмма, будет теперь изо дня в день взвешивать каждый его поступок, помысел и даже вздох. И потому он должен был в глазах многих людей стать непорочным и стойким, по-монашески самоотверженным и готовым пойти хоть на плаху «за други своя». Ведь командирское бремя подчас ничуть не легче пудовых вериг страдальца-великомученика, увлекающего за собой паству единоверцев. Именно эта непреклонная вера в конечную цель похода подвигала людей к тому, чтобы им всем вместе добиться своего на пределе возможного, и пускай даже не благодаря, а вопреки здравому смыслу…
Егор не мог знать, какие испытания в этом походе могут выпасть на долю его экипажа. Море сурово, обстановка сложна и непредсказуема. На Индокитайском полуострове всё ещё полыхала вьетнамская война, и конца ей не было видно. Дни и ночи Непрядов вёл своё «потаенное судно», сторонясь оживленных морских путей и стараясь избегать непредвиденных встреч с кораблями и самолетами «вероятного противника». А они всё чаще попадались на пути, по мере того, как лодка приближалась к заданному району. Порой так и подмывало открыть сейф и заглянуть в тот самый вожделенный пакет за пятью сургучными печатями, в котором заключался весь тайный смысл их нелёгкого похода. Но делать этого раньше положенного срока, разумеется, Непрядов не имел права. Он знал что их задание имело вес не только большой военной, но и государственной важности. По всей вероятности, оно было сопряжено и с немалым риском. Ещё перед отходом в штабе дали понять, что обстановка для них может в какой-то момент максимально приблизиться к боевой. И тогда уж придётся действовать по обстоятельствам, полагаясь, разве что, на его величество случай, да на самого Господа Бога.
