Да, но что ответить Маше? Я доволен, мне интересно? Пожалуй, интересно. Но я вовсе не доволен, мне многого не хватает. Наверное, я сделал не так уж мало, но я-то знаю, что мог сделать больше. Да и круг наших интересов не замыкается рамками служебной деятельности. И все, что за ней, пока что туманно, а порой недосягаемо.
А может, в достижении недосягаемого и есть главный интерес?..
— Не знаю, — сказал я.
Коллективными усилиями мне вывели твердую тройку и разрешили сесть за стол. В дислокации войск «противника» произошли неуловимые изменения, рядом с Анютой образовалось пустое пространство, и я вошел в него, как в узкие ворота гавани, — сосредоточенно и осторожно.
— Здравствуй, Анюта! — тихо сказал я.
— Здравствуй, Витя. Я не думала, что ты приедешь.
— Случайно совпало с отпуском. Еду в Сочи, да вот завернул по такому случаю. Опаздываю в санаторий на четыре дня, как думаешь: пустят?
— Не знаю.
— Но ты же медик. Говорят, даже кандидат наук. Это правда?
— Правда.
— Поздравляю.
— Спасибо.
Опять мы говорим совсем не о том. Когда же это кончится? Ведь я же обманывал себя, когда брал эту путевку, когда получил телеграмму Лиды Дедовой и внушал себе, что лечу в Челябинск только ради юбилея. Все равно эту путевку я бы не использовал и прилетел сюда.
К тому же нас без конца прерывают. Наиболее распространенный вопрос: «А помнишь?» Вспоминаем забавные, пустячные, но милые сердцу случаи из нашей школьной жизни, резвимся, как дети, и Антонина Петровна снисходительно улыбается. Она сильно сдала за эти пятнадцать лет, но глаза по-прежнему молодые и живые, на нас они смотрят ласково и с гордостью.
— Пожалуй, ваш класс был у меня самый лучший, — говорит она. — Смотрите, какие люди вышли: семь педагогов, четыре врача, три инженера, два летчика, моряк, журналист, актриса, двое уже защитили кандидатские диссертации.
Второй кандидат наук — Мишка Полубояров. Он приглашает меня к себе:
— Переночуешь у меня, это недалеко. У меня трехкомнатная квартира, места хватит.
— Не ходи к нему, — говорит Венька. — Я был однажды — тоска зеленая. Весь вечер они с женой демонстрировали способности своих чад: дочь у него учится в музыкальной школе, а сын — в английской. Старательно лепят из них вундеркиндов, а мне было жаль детишек. Пойдем лучше ко мне, поговорим за жизнь, может, я тебе поплачусь в жилетку. Понимаешь, очень уж мне желательно порыдать на твоей могучей морской груди.
Видимо, у Веньки действительно что-то наболело, надо дать ему «выплакаться». Мы с ним дружили, хотя последние годы переписывались редко, главным образом по праздникам.
Анюта подтверждает:
— Сходи к нему, у него стрессовое состояние, надо его встряхнуть. Ты ему нужен.
Хочется спросить: «А тебе?» Но я боюсь спрашивать об этом, боюсь, что она скажет: «Уже нет».
Дверь нам открыл мальчик лет девяти, вылитый Венька, с такими же толстыми губами, с такими же веснушками, даже вихор там же, где у Веньки, — справа.
— Это мой отпрыск Колька, точнее — Николай Вениаминович. Он сочинение писал на тему: «Моя семья», там представил всех так: «Моего пану зовут Веней, маму Ниной, а меня Николаем Вениаминовичем».
— Ну, папа… — взмолился Колька.
— Ладно, не буду. Ужинал?
— Да, яичницу с колбасой жарил.
— Молодец, — похвалил сына Венька и пояснил: — Мы, брат, самостоятельные. Жена работает, сегодня она в ночную смену, вот и приходится. Колюня нам сейчас чайку сообразит. Хорошо бы по такому случаю чего-нибудь посущественнее, да уже поздно, а запасов не держу. Надо было у Мишки перехватить, он, брат, по западному образцу живет, бар в доме имеет с богатым ассортиментом всякого пойла. И как я не сообразил?
— Обойдемся, — успокоил я его. — Я ведь не очень…
— А я, брат, зачастил. Не то чтобы злоупотребляю, а все же не упускаю более или менее значительных поводов. Правда, легче от этого не делается, но когда вот тут скребет, — Венька ткнул себя в грудь, — то иногда хочется чего-нибудь такого…
Колька, поставив на плиту чайник, примерял перед зеркалом мою мичманку и с опаской поглядывал на меня. Я одобрительно подмигнул ему. А Венька продолжал:
— Вот тебя Маша спросила: интересно ли ты живешь? Ты сказал, что не знаешь. Я тебе верю и, представь, — завидую. Я-то живу неинтересно. И знаю почему. Не своим делом занимаюсь. Девятый год сижу в конструкторском бюро и рисую шестеренки — работа, с которой успешно справится чертежница средней квалификации. А у меня диплом инженера-конструктора. Как, тебе это нравится? Мне — нет.
— Если не нравится — уйди.
— Куда? В цех? Допустим. А на мое место из цеха придет инженер и тоже будет рисовать шестеренки. Что изменится? Ну, конечно, для меня и для него что-то изменится. Но какая польза будет от этой рокировки заводу, отрасли, в конце концов — обществу? Никакой. А я хочу заниматься общественно полезным трудом. Понял? Об-щест-вен-но по-лез-ным! В конце концов не ради одной зарплаты мы работаем и живем.
Колька принес чайник и достал из серванта чашки. Делал он это по-хозяйски уверенно, видно, привык. Правда, чай заварил спитой, не захотел долго возиться, а может, они с отцом привыкли вот так, на скорую руку, «не делая из еды культа».
Венька между тем продолжал:
— Обиднее всего то, что многих из моих коллег устраивает такая ситуация. Не надо шевелить мозгами, выполняя работу чертежника. Один мне прямо сказал: «Чего же ты хочешь? Я работаю ровно на свои сто сорок рэ». Понимаешь? Вот эти сто сорок рэ стали для него единственным критерием. А ведь он не глуп, мог бы делать втрое больше, но он понимает, что в общем-то занимается не своим делом, постепенно дисквалифицируется. Однако он уже не верит, что все еще можно изменить, и потому вот так с откровенным цинизмом плюет и на свое призвание и на то, что пять лет его чему-то учили в институте, что общество потратило на его обучение немало этих рэ. Это ему, как говорится, до лампочки. Ну, ты, наверное, знаешь подобную разновидность людей, небось и у вас их навалом?
— Нет, у нас эта разновидность встречается реже. У нас от них избавляются, мы не можем позволить себе такую роскошь, чтобы держать их в армии и на флоте, слишком это серьезное дело — оборона страны. Хотя я знаю, некоторые штатские склонны считать, что все военные — нахлебники и бездельники. Обыватель ведь не помнит, что было вчера, и не думает о том, что может быть завтра. Он отработал свои семь часов, посидел у телевизора, лег с женой в теплую постель — ему больше ничего и не надо, разве что побольше вот этих рэ, чтобы купить лишний ковер или цветной телевизор. Он даже не представляет, что, пока он греется под боком у жены, кто-то несет дозор на границе, штормует в море, дежурит у ракет. Он просто не поверит, что, скажем, мой механик Солониченко в этом году всего семнадцать ночей спал с женой и единственная его надежда на отпуск может великолепно рухнуть, потому что через две недели его дети пойдут в школу, а он измотан настолько, что нуждается в санаторном лечении, и его отправят в санаторий чуть ли не в приказном порядке.
Я выложил Веньке все математические расчеты нашего доктора. Реакция Веньки была неожиданной.
— Ну и балда же я! — Он шлепнул себя ладонью по лбу. — Одевайся, поехали!
— Куда?
— Как куда? К Анютке.
— Она, наверное, спит.
— Дурак ты, хоть и командир. И я дурак, не сообразил. И какого дьявола я потащил тебя сюда? — Венька заглянул в соседнюю комнату. Колька уже спал. Венька на цыпочках прошел к нему, вернулся с моей мичманкой и уже шепотом сказал: — Поехали!
— Но мы же с тобой недоговорили.
— Доплачусь по дороге.
— А Колька? Проснется — испугается.
— Не испугается, он привычный.
Шел второй час ночи, и мы быстро поймали такси. Долго ехали молча, должно быть, Венька не собирался продолжать разговор, и я спросил:
— Ну а выводы? Или ты не видишь никакого выхода?
— Почему не вижу? Выход ясен: надо этот порядок поломать и заставить всех заниматься своим делом. Теперь это и козе понятно, даже в газетах об этом пишут. Надо сократить количество инженерных должностей и за счет этого увеличить так называемый средний технический персонал. Идея не новая, но ее надо решать практически, конкретно. Так вот, я сочинил список, кого оставить, а кого надо попросить из конструкторского бюро. Хочу предложить этот список директору. Да вот все не решаюсь.
— Почему?
— Не так это все просто. Вот, скажем, Мишку Полубоярова я предлагаю попереть из бюро. А он — кандидат наук. Правда, диссертацию он защитил на тему: «Больше внимания разным вопросам», практическая ценность ее почти равна нулю, но попробуй его теперь убрать из бюро! За него же теперь и научно-техническое общество и местком горой встанут. И Кодекс законов о труде на его стороне. Законы-то у нас самые демократические, но они не учитывают таких тонких обстоятельств, как талантливость и бездарность. Допустим, Мишку даже переведут из бюро. Но ведь ему не могут предложить должность, которая оплачивается ниже. Ему подай равноценную, да еще такую, где он процентную надбавку за свое кандидатство не теряет. И дадут ему новую работу, а он в ней ни уха ни рыла не смыслит. Здесь-то он хоть немного, но тянет, а там ему надо все почти заново осваивать. Так какая же разница, где он будет, если обществу от этого никакой пользы? Нет, брат, тут, если уж ломать, то ломать решительно. И драка должна быть большая, а не мелкая потасовка.
