— Андрей Борисович, почитайте вслух что-нибудь…
— Стихи что ли? — удивился Скиба, сидевший в своём штурманском закутке.
Непрядов подтвердил, расслабленно усаживаясь на разножку около шахты перископов.
Штурман оторвался от планшета, на котором что-то вычерчивал, помедлил немного, собираясь с мыслями, и начал:
«Люблю тебя, Петра творенье.
Люблю твой строгий, стройный вид
Невы державное теченье
И строгий вид твоих гранит…»
Закрыв глаза и привалившись спиной к переборке, штурман декламировал вдохновенно и долго, постепенно очаровывая пушкинской музой всех, кто в эти минуты находился в отсеке. Моряки слушали его кто рассеянно, а кто жадно, с просветлением в глазах. Даже замполит снова пришёл в себя, потревоженно зашевелился на своём рундуке. Только на этот раз он и слова не промолвил, чтобы одёрнуть Скибу. Ведь штурман был в центре общего внимания. Теперь все были им зачарованы, нимало удивлены тем, что кроме окружавшей всех воды и металла, оказывается, на свете есть ещё и стихи. Да какие стихи!
Бледно восковое, отороченное курчавыми бакенбардами лицо корабельного навигатора казалось в эти мгновенья настолько одухотворённым, что напоминало всем с детства знакомый пушкинский профиль. При тусклом боковом свете плафона это ощущение ещё больше усиливалось, и тогда всем начинало казаться, что сам великий поэт присутствовал на борту. И с каждой его озвученной строчкой в удушливой отсечной атмосфере будто прибывало спасительного кислорода.
Скиба кончил читать. А в отсеке всё ещё продолжалась тишина, наполненная стихами… Лишь за бортом по-прежнему инородно скребло и погромыхивало, возвращая всех к суровой действительности подводного бытия.
— Спасибо, — чуть слышно вымолвил Непрядов.
А штурман на это так же тихо сказал:
— Есть одно соображение, товарищ командир.
— Давайте, — устало сказал Егор, как бы из вежливости, не переставая размышлять о своём. Его занимало, каким способом теперь придётся идти на прорыв. Но именно об этом, как оказалось, думал не только он один.
— Я вот кое-что прикинул, — и с этими словами Скиба протянул Непрядову наспех изображенное им на клочке ватмана рельефное расположение кораллового острова.
Егор сначала глянул на чертёжный набросок без особого интереса, как бы на всякий случай.
— А штука в том, что наш островок своей сушей охватывает внутренний водоём не сплошняком, — интригующе произнёс штурман. — По крайней мере, в одном месте есть один незаметный узенький проход. Я это ещё с вечера в перископ разглядел. Вот здесь, — Скиба ткнул карандашом в помеченный им разрыв береговой черты.
— И что из этого? — усомнился Непрядов. — Проход просматривается, но там же, под водой, коралловая перемычка. Она и на карте пунктиром обозначена.
— Вот и хорошо, что обозначена, — не сдавался штурман. — Я полистал лоцию здешних мест и вычитал, что во время прилива вода здесь поднимается до двух метров. К тому же ещё штормом волну нагоняет…
— Стоп, стоп! — оживился Егор, выхватывая из рук Скибы клочок ватмана. — А что если…
— Ну да! — с настойчивым блеском в глазах напирал штурман, уже не сомневаясь, что командир правильно его понял. — Ведь главное, что нас там совершенно не ждут. Как только прилив достигнет своего пика, мы всплывём, разгонимся что есть мочи под дизелями и — одним махом! — он резанул ребром ладони по изображению коралловой перемычки, обозначая движение корабля.
— Однако попахивает авантюрой, Андрей Борисович, — всё же усомнился Непрядов. — Не так все просто, как вам кажется. Одним-то махом лишь в ад попадём, если в раю не примут…
— Но ведь это же реальный шанс, товарищ командир.
Непрядов задумался, продолжая рассматривать прочерченную схему возможного прорыва. Потом решил.
— Вот что, старший лейтенант: распорядитесь-ка приготовить мне акваланг. Попытаюсь лично осмотреть эту самую перемычку. А потом и решим, как нам дальше быть.
— Есть, — сдержанно отрезал Скиба и отправился выполнять командирское распоряжение.
Механик с боцманом сделали, казалось бы, невозможное. Напрягаясь изо всех сил, они всего за полтора часа сумели исправить повреждённое перо руля, и лодка теперь опять могла свободно маневрировать по глубине. Смертельно усталые, но довольные, Теренин и Гуртов долго сидели прямо на паёлах в первом отсеке, постепенно приходя в себя.
Оба взбодрились, когда доктор обоим, в целях профилактики, отмерил в мензурке точно по пятьдесят граммов спирта. Водолазы, не торопясь, со знанием дела, поочерёдно сглотнули его из докторской склянки, запивая из трёхлитрового медного чайника омерзительно тёплой питьевой водой. При этом механик ошалело потряс головой, после чего с трудом выдавил из себя:
— Теперь понятно, почему на Северах спирт «шилом» зовут, ибо протыкает насквозь и… даже глубже.
Боцман кивнул, приняв это к сведению. На флоте он служил вдвое больше механика и потому это самое «шило» давно уже научился «принимать на грудь», не морщась и без лишних рассуждений.
Повреждённую лодку кое-как залатали, подправили, и она снова была на ходу. Теперь всё зависело от командира: как решит, так и будет. А экипажу оставалось лишь выполнить его приказ. Сам Егор не торопился принять окончательное решение. В его голове прокручивались разные варианты дальнейших действий. Тем не менее, заброшенная Скибой в его душу идея продолжала жить и крепнуть уже обособленно. В другое время и в иной обстановке бросок через коралловый барьер мог бы показаться едва не самоубийством, но положение было столь тупиковым и безвыходным, что иного выбора не оставалось.
Еще до того, как начало светать, Егор облачился в плотно облегавший тело прорезиненный костюм, навесил на спину акваланг и полез в трубу торпедного аппарата. Глухо захлопнулась задняя крышка, и в замкнутый объём узкого и длинного цилиндра со зловещим шумом ворвалась забортная вода. Даже в ночное, предутреннее время, она была как в чайнике — такой же тёплой и еще более омерзительной. «А в Северном-то ледовитом водица родненькая так освежает, что зуб на зуб не попадёшь», — невольно сравнил Егор, мечтая о прохладе. Как только давление внутри трубы уравновесилось с забортным и отворилась передняя крышка, Егор начал выбираться наружу. Над рубкой было не более десяти метров воды. За бортом всё ещё стоял непроглядный ночной мрак и царила полная тишина. Работая ластами, Непрядов начал осторожно всплывать.
Ощущение было не из приятных. Трудно вообразить, что ожидало его там, наверху, в чужой и враждебной зоне, где в случае чего к нему никто уже не смог бы прийти на помощь. Не следовало исключать заранее подстроенной засады, где ничего не стоило нарваться на пулю или нож. А на тот случай, если бы его попытались взять живым, при себе была лимонка… Егор ничуть не сомневался, что в данной ситуации он имеет право рисковать только собой.
