Валерий Рощин - Ледокол

— «Громов», говорит Манугаров. Наша «вертушка» сможет подойти к вам не ранее чем через два часа. Сами понимаете: подготовка к вылету плюс сам перелет… Так что ранее он подойти никак не сможет.

— Это слишком поздно, — расстроенно проговорил Петров. — Ладно, попробуем сами.

— Постарайтесь, мужики. Удачи…

Руководитель экспедиции отпустил микрофон, и тот закачался на витом шнуре над штурманским столиком.

— Надо еще разобраться, почему капитан Севченко оказался на этом вертолете, а Петров… — негромко возмутился Сафонов.

Однако слушать его Манугаров не собирался. Даже не взглянув в его сторону, он покинул мостик…

СССР; Ленинград; отделение гинекологии Центральной клиники Петроградского района Антарктида; море Росса; борт ледокола «Новороссийск» — борт ледокола «Михаил Громов» Июль 1985 года

В операционном блоке гинекологического отделения шла напряженная и вместе с тем обыденная работа — бригада врачей и медсестер боролась за жизнь ребенка и его матери.

Перчатки профессора Акулова были в крови. Отдавая один инструмент, он называл следующий; медсестра послушно вкладывала его в руку. Другая стояла рядом и периодически промокала лоб профессора стерильной салфеткой…

— Что с пульсом? — изредка спрашивал он.

— Слабый, — отвечали ему. — Сорок ударов в минуту.

Он снова наклонялся над разрезом и продолжал работу…

Банник настороженно смотрел на Петрова, только что закончившего переговоры с мостиком «Новороссийска».

— Меня вот шо интересует… — пробасил он. — «Сами» — это как? Бот из-за льдин не пробьется. Рисковать судном тоже не резон — там же «Семен Семеныч» на куски валится. Накроет так, шо мало не покажется.

— Мы даже не знаем, живы они или нет, — добавил сомнений Еремеев.

— Живы, — уверенно ответил Петров. — И мы их вытащим.

Тихонов переминался с ноги на ногу у штурвала.

— Но… если Севченко вытащить, то… — осторожно вставил он. — Он же не простит нам бунт. Да и на вас, Андрей Николаевич, у него большой зуб имеется.

Второй помощник кинул на матроса презрительный взгляд.

А Петров не терпящим возражения тоном изрек:

— Это наш капитан. И наш летчик.

Банник осторожно вставил:

— Может, все-таки попробовать сначала ботом?

— Бесполезно — только время потеряем. Разворачиваем судно и идем за ними. Еще возражения есть?

— Не имеется, — развел руками второй помощник.

Еремеев склонился к микрофону переговорного:

— Машинное, средний вперед.

— Лево на борт. Разворачиваемся. Впередсмотрящего — на бак! — отдал необходимые команды Андрей.

Тяжело вздохнув, Тихонов принялся крутить штурвал…

Черногорцев расслабленно восседал на «троне» перед панелью управления. Солярки оставалось очень мало, и при малейшей остановке судна команда «чертей» сразу выключала главные дизели. Негромко «бормотали» лишь относительно небольшие дизель-генератор с парой преобразователей, обеспечивая питанием жизненно важные системы судна.

Все съестные запасы, собранные в дорогу заботливой супругой Верой Васильевной, давно закончились. Вспоминая восхитительный вкус копченой колбасы и сала, «дед» громко вздыхал…

Внезапно по громкой связи с мостика прозвучала команда: «Средний вперед».

Очнувшись от приятных воспоминаний, он недоверчиво посмотрел на машинный телеграф — по логике, проскочив айсберг, ледокол должен был встать в полынье и спокойно дожидаться помощи от «Новороссийска». Ведь опасность больше не угрожала. А тут опять…

Через секунду стрелка телеграфа продублировала речевую команду.

— Понял вас, даем средний, — сказал Черногорцев в микрофон.

— Чего они там — в салочки надумали играть с «Семен Семенычем»? — крикнул один из мотористов, запуская главные дизели.

Что творилось наверху, Черногорцев не знал. А потому тихо прогудел:

— Кабы все это бедой не кончилось…

Плавно набирая ход, «Михаил Громов» приступил к левой циркуляции в ограниченном пространстве полыньи…

Основная часть фюзеляжа Ми-2 лежала почти на середине льдины. Отломанная хвостовая балка с бортовым номером «14130» валялась метрах в 20.

Красно-оранжевый цвет фюзеляжа с широкой синей полосой посередине хорошо контрастировал на ярко-белой льдине. Почти все ледокольные вертолеты имели подобную окраску — в ясную погоду такую «масть» было отлично видно за пять-шесть километров.

Стойки шасси после первого удара были сломаны, бока помяты, остекление кабины разбито. Вместо лопастей несущего винта торчали короткие обрубки, а по обшивке из моторного отсека на снег стекало темное масло. Кругом валялись обломки фюзеляжа, шасси и лопастей.

— Черт… Как же нас приложило… — с трудом восстанавливал дыхание Севченко.

Он находился снизу, так как машина лежала на правом боку. Во время падения капитан ударился грудной клеткой о «съехавшую» назад приборную доску — дышалось ему сейчас тяжело.

Кукушкин висел сверху и стонал, морщась от боли. Голова у него была разбита, в пилотском кресле его удерживали привязные ремни и зажатая деформированной приборной панелью нога.

— Что там у тебя? — перевернувшись, посмотрел на него Валентин Григорьевич. Определив причину, успокоил: — Погоди… Сейчас что-нибудь придумаем…

Отстегнув свой ремень, он встал на колени и принял вертикальное положение. Затем попробовал приподнять край согнутой ударом приборной доски.

Не вышло.

Тогда он полностью поднялся на ноги, ухватился за «железо» двумя руками и предпринял вторую попытку.

— Гадство… не получается. А что у нас со связью? — решил он отвлечь стонавшего Кукушкина.

— Не знаю… — ответил тот. — Сейчас проверю…

Притянув за провод слетевшую с головы гарнитуру, он приложил к уху один из наушников и нажал кнопку «Радио». Но ни щелчков, ни какого-либо иного звука не услышал.

— Накрылась станция. Вообще вся сеть накрылась — питания нет, — прошептал он. И кивнул в сторону разбитого лобового стекла: — Вон наши аккумуляторы на снегу лежат. Выкинуло их из отсека при ударе…

Севченко кивнул:

— Ладно. Тогда давай займемся твоей ногой…

Людмила медленно шла по служебному коридору «Новороссийска» и читала надписи на дверях помещений. Отыскав радиорубку, остановилась и нерешительно постучала.

— Да, войдите, — послышался строгий мужской голос.

Она толкнула дверь. В радиорубке находился один Сафонов. Фирменная улыбочка на его лице отсутствовала, в движениях появилась нервозность.