Валерий Рощин - Ледокол

Конечно, можно было «поиграть» курсами захода, но только самую малость — большей вольности не позволяла предельная сила ветра. Подставь под такой ветер левый или правый борт «вертушки» и закрутит ее, как детскую юлу. А других вариантов попросту не имелось, ведь топлива на борту оставалось впритык.

Озадаченный вертолетчик для большей уверенности решил сделать пробный заход на безопасную точку, к которой двигался ледокол.

Выполнив расчетный четвертый разворот, он встал на курс точно против ветра. И сразу понял, что это не вариант — глиссада «пробивала» макушку «Семен Семеныча».

«Черт», — выругался он про себя и слегка подправил курс, чтобы пройти на безопасном удалении.

Продолжая имитировать заход на посадку, Ми-2 снижался и слегка уменьшал скорость. Вершина айсберга увеличивалась в размерах и наплывала слева, закрывая горизонт и часть сумеречного неба. Много ниже, расталкивая льдины, двигался «Михаил Громов».

Вертолет побалтывало, но в целом снижение выглядело устойчивым и стабильным.

Внезапно его резко швырнуло вправо и вниз. Побледнев, Кукушкин с трудом выровнял аппарат, отвернул подальше от вершины и прекратил снижение.

— Что это было? — насторожился Севченко. — Почему нас так шибануло?

— Должно быть, воздушный поток разбивается вершиной «Семен Семеныча» и происходит сильное завихрение, — пояснил авиатор, хотя и сам не был уверен в правильности догадки.

— А зачем ты снижался рядом с айсбергом? Разве нельзя зайти другим курсом?

— В другой раз зашли бы. А сейчас сила ветра не позволяет.

— Почему?

— При подходе к палубе под углом к ветру, когда скорость вертолета снизится до минимума, он закрутит нас, и мы шваркнемся об лед.

— Точно? — с сомнением спросил капитан.

— Процентов девяносто.

Подумав, Валентин Григорьевич проворчал:

— Тогда делай, как знаешь. Ты же как-никак — профессионал…

Второй круг Кукушкин максимально затянул, дожидаясь, пока «Громов» отдалится от «Семен Семеныча» и допыхтит до нужной точки. Оттягивать заход на посадку было нельзя — стрелка топливомера давно покачивалась в опасной зоне около нуля, а на приборной доске горело табло «Осталось топлива 300 литров». Движки у Ми-2 прожорливые, и данного запаса хватало всего на 15 минут полета.

Еще до вылета пилот поинтересовался у Севченко продолжительностью предстоящей разведки.

— Думаю, минут 20 будет достаточно, — тот не придал вопросу должного значения.

Однако позже планы изменились, и в воздухе пришлось пробыть гораздо дольше.

«Эх, знать бы, что так сложится… Тогда заправил бы и дополнительные баки, — вздохнул Кукушкин. — Сейчас попросил бы Петрова отойти подальше от этой глыбы и садился бы без хлопот. А теперь думай, как выкрутиться! Одни проблемы из-за этих начальников!..»

Да, проблемы были, и заход приходилось строить в опасной близости от торчащего над белой пустыней заснеженного пика.

Основной топливный бак был почти пуст. Вертолет значительно потерял в весе, и его швыряло ветром все сильнее — авиатор едва успевал реагировать на шквальные порывы.

Вершина приближалась, опять наплывая слева. «Громов» успел отдалиться на полмили, и край его правого борта выглядывал из-за белого силуэта «Семен Семеныча».

Сидевший рядом Валентин Григорьевич с беспокойством поглядывал то на побелевшую от напряжения правую кисть Кукушкина, то на ледяную громадину, полностью закрывшую обзор через левое остекление кабины.

Ми-2 трясло и кидало все сильнее. Обороты несущего винта «плавали»; режим работы двигателей из-за постоянного перемещения рычага «шаг — газ» тоже менялся.

Севченко перевел взгляд на пилота и увидел, как по его лицу стекают крупные капли пота…

Самое отвратительное началось на траверзе вершины. Вероятно, в этом месте скорость завихрения воздушного потока достигала максимума, к тому же он резко менял направление почти на 90 градусов.

Несмотря на значительное удаление от айсберга — между машиной и его боком было не менее сотни метров, — влияние мощного потока ощущалось все сильнее.

Вначале машину отбросило в сторону и сильно крутануло.

Кукушкин выправил вертолет, смахнул с лица пот и продолжил снижение.

В следующую секунду их швырнуло в сторону глыбы. Двигатели взвыли, а обороты винта, наоборот, просели. Пилот заложил правый крен и вернул машину на нужный курс.

Валентин Григорьевич посмотрел на ледяную стену.

Еще немного, и она останется позади. Впереди уже был виден весь силуэт «Громова» — как на ладони. До спасительной кормовой площадки оставалось меньше полумили.

— «Громов», «Четырнадцать, сто тридцать», — запросил Кукушкин.

— «Четырнадцать, сто тридцать», «Громов» на связи, — ответил Петров.

— Площадку наблюдаю, к посадке готов.

— Посадку разрешаю. Ветер — 240 градусов, 15 метров в секунду.

— Условия принял. Разрешили…

Айсберг почти прошли; до площадки оставалось метров 600. Сидящие в кабине мужчины немного расслабились.

Но ненадолго — в следующий момент «вертушка» едва не перевернулась. Сильнейший порыв так саданул слева и сверху, что крохотный летательный аппарат моментально потерял половину высоты и был отброшен вправо от айсберга метров на 100.

— Держитесь! — крикнул Кукушкин, пытаясь выровнять машину.

Опасный крен устранить удалось. А вот с потерей высоты дело обстояло хуже — винт опять потерял обороты, и движкам не хватало мощности быстро его раскрутить.

Ми-2 снижался на отдельно плавающие льдины, которые несколько минут назад раздвинул своим корпусом «Громов».

«Только не в воду! — с ужасом думал пилот, доворачивая вправо к толстому льду. — Если уж суждено грохнуться, то лучше на лед. Там хоть обгоревшие косточки останутся… Ну, давай-давай-давай, родимый!..»

«Родимый» отчаянно выл турбинами и терял высоту. Под его брюхом быстро проплывали бесформенные льдины различных размеров. До неповрежденного льда оставалось совсем немного.

Высота таяла. Стараясь дотянуть до твердой поверхности, Кукушкин предпринял последнюю попытку спасти положение: потянул ручку управления на себя, а рукоятку «шаг — газ» немного опустил, помогая двигателям раскрутить винт.

Не вышло. До неповрежденного льда дотянуть было невозможно.

И тогда он принял решение садиться на ближайшую подходящую льдину.

Наблюдавшие за заходом Петров с Банником первыми заметили неладное в поведении вертолета.

Капитан бросился к микрофону:

— «Четырнадцать, сто тридцать», ответьте «Громову»! «Четырнадцать, сто тридцать!..»