– Пакетбот ожидается со дня на день, милорд, – утешающе сказал Джерард.
– Ваше дело докладывать мне о том, что мне не известно, мистер Джерард, – отрезал Хорнблоуэр.
Его раздражало, что его утешают как ребенка, еще больше раздражало то, что офицеры его собственного штаба считают, что он настолько подвержен человеческим слабостям, что способен беспокоиться о своей жене. Он посмотрел через плечо на секретаря:
– Что там у вас, Спендлов?
Спендлов быстро перетасовал бумаги, которые держал в руках. Кофе для Хорнблоуэра должны были подать с минуты на минуту, а у Спендлова было нечто, что ему не хотелось бы показывать своему начальнику до тех пор, пока его не принесут, и он не будет выпит, по крайней мере, наполовину.
– Вот отчеты из дока на тридцать первое ultimo, милорд, – сказал он.
– Вы не можете говорить «на конец последнего месяца»? – буркнул Хорнблоуэр, забирая отчеты.
– Слушаюсь, милорд, – ответил Спендлов, горячо надеясь, что кофе вот-вот подадут.
– Есть здесь что-нибудь еще? – спросил Хорнблоуэр, проглядывая документы.
– Ничего, заслуживающего вашего особого внимания, милорд.
– В таком случае, зачем вы досаждаете мне ими? Что дальше?
– Контракт для нового пушкаря на «Клоринде» и бондаря в доках, милорд.
– Ваш кофе, милорд, – произнес в эту секунду Джерард. В его голосе легко можно было различить нотку облегчения.
– Лучше поздно, чем никогда, – отрезал Хорнблоуэр. – и ради Бога, не суетитесь вокруг меня, я сам налью себе кофе.
Спендлов и Джерард деловито расчистили на столе место для кофейника, и Спендлов торопливо отпустил ручку.
– Проклятье, слишком горячий, – проговорил Хорнблоуэр, отхлебнув глоток. – Всегда чертовски горячий.
На прошлой неделе был заведен новый порядок, согласно которому кофе подавали Хорнблоуэру по его прибытии в офис, в то время как раньше он уже ждал его там. Это было сделано, так как адмирал жаловался, что кофе всегда слишком холодный. Однако ни Спендлов, ни Джерард не решились напомнить ему об этом.
– Я подпишу контракты, – продолжил Хорнблоуэр, – хотя и не думаю, что этот бондарь заслуживает свой кусок хлеба: его бочки рассыпаются и становятся похожи на клетки для птиц.
Спендлов присыпал мокрые чернила на подписи Хорнблоуэра песком из ящичка отложил бумаги в сторону. Хорнблоуэр отпил еще глоток кофе.
– Вот ваш отказ на приглашение Крайтона, милорд. Оно составлено от третьего лица, так что ваша подпись не требуется.
Если бы он услышал такое чуть раньше, то затребовал бы разъяснений, почему в таком случае ему докучают этим, забыв о своем собственном установлении, что ничего не может быть издано от его имени, если он не видел этого сам. Но даже два глотка кофе сделали свое дело.
– Отлично, – сказал он, пробегая глазами документ, и снова поднес чашку ко рту.
Спендлов наблюдал, как в кружке понижается уровень жидкости, и счел, что подходящий момент настал. Он положил на стол письмо.
– От сэра Томаса, милорд.
Когда Хорнблоуэр взял письмо, с его губ сорвался легкий стон: капитан корабля Его Величества «Клоринда» сэр Томас Фелл был докучным типом, и послание от него обычно предвещало хлопоты – хлопоты бессмысленные, от того и проистекал повод к недовольству. Впрочем, не в этот раз. Хорнблоуэр прочитал официальное донесение и, вытянув через плечо голову, повернулся к Спендлову:
– Что все это значит?
– Это, как я слышал, скорее, некое недоразумение, милорд, – ответил Спендлов.
Это был рапорт, формальный запрос капитана Фелла предать военному суду оркестранта королевской морской пехоты Хаднатта за «умышленное и неоднократное неисполнение приказов». Такое обвинение, будучи доказанным, означало смерть, или такую, порку, перед которой смерть покажется предпочтительнее. Спендлов был прекрасно осведомлен, что его адмирал терпеть не может кнуты и виселицы.
– Обвинения выдвинуты тамбур-мажором, – сам себе пояснил Хорнблоуэр.
Он прекрасно знал Кобба, тамбур-мажора, по крайней мере, настолько хорошо, насколько это позволяли сложившиеся обстоятельства. Как у адмирала и главнокомандующего, у Хорнблоуэр был собственный оркестр, который находился под руководством Кобба, имевшего ранг уоррент-офицера. Накануне любых официальных мероприятий, где нужна была музыка, Кобб являлся к Хорнблоуэру за приказаниями и инструкциями, и Хорнблоуэру приходилось разыгрывать комедию согласования предложений, которые были ему представлены. Он никогда не признавался на людях в своей неспособности отличить одну ноту от другой, на деле он определял различие между мелодиями или по движениям танцоров или по продолжительности произведения. Его немного беспокоило, что это может стать известным большему количеству людей, чем он рассчитывал.
– Что вы имеете в виду, говоря «недоразумение», Спендлов? – спросил он.
– Я уверен, что дело касается «творческой натуры», милорд, – уклончиво ответил Спендлов. Хорнблоуэр приступил ко второй чашке кофе. «Это может затянуть петлю на шее оркестранта Хаднатта», – подумал Спендлов. Хорнблоуэр, в свою очередь, ощущал раздражение, неизменно возникавшее у него, когда его заставляли выслушивать различные сплетни. Адмирал, в его роскошной изоляции, никогда, в лучшем случае, лишь изредка бывает осведомлен о происходящем так же хорошо, как самый младший из его подчиненных.
– Творческая натура? – повторил он. – Я должен повидать тамбур-мажора. Пошлите за ним тотчас же.
– Есть, милорд.
Он получил один необходимый ключ, и не собирался унижаться, выпрашивая другой, если только разговор с Коббом не окажется безрезультатным.
– А сейчас, пока он еще не пришел, вкратце изложите мне суть дела.
Тамбур-мажор Кобб не спешил с приходом. Когда он появился, его сверкающая форма свидетельствовала о том, он позаботился о своем внешнем виде: мундир и панталоны были тщательно отутюжены, пуговицы сияли, ремни расправлены, а шпага блестела, точно сделанная из серебра. Он был человеком невероятных размеров, с невероятного размера усами, и также невероятно было его появление в комнате: гулко печатая шаг, словно он был в два раза тяжелее, чем на самом деле, он остановился перед столом, громко щелкнув каблуками, и вскинул руку в приветствии, на манер, принятый в то время среди морских пехотинцев.
– Доброе утро, мистер Кобб, – мягко произнес Хорнблоуэр. Это «мистер», как и шпага, показывали, что Кобб является джентльменом в силу своего назначения, хотя и вышел из рядовых.
– Доброе утро, милорд. – В этой фразе было столько же помпезности, сколько и в движении, которым он отдал честь.
