Знаешь, а ведь заносило меня и к Итаке. Остров как остров. Гористый, с красивой долиной, удобной бухтой. Но нет в нём ничего, из-за чего стоило бы бросать берег любвеобильной Каллипсо и отдаваться во власть стихий на плоту.
Разве что эта православная церковь на уступе скалы, над морем. Православные церкви растут на фундаментах древних храмов.
Я знаю теперь, где стояла и смотрела на водную гладь Пенелопа.
Кто-то сказал мне, что это не церковь, а монастырь для вдов моряков, навсегда ушедших в море.
Греки уже знали о том, что люди делятся на живых, на мёртвых, и на тех, что в море.
И я только сейчас понял, что если и есть этот монастырь для вдов погибших, то он должен бы быть только здесь.
Монастыря же для жён тех, кто в море временно, просто нет. И не нужен.
***
Что болтали досужие греки об этой Мессине? Сцилла с Харибдой! Что бы они тогда сочинили, увидав Ненасытец и Чорторый? Пролив как пролив.
Спартак вполне мог бы переправиться через него на плотах, а не ждать кораблей киликийских пиратов. Или даже использовать как канатную дорогу линию электропередачи, будь среди его рабов хоть один электромеханик.
Но электромеханики, должно быть, были тогда на вес золота. Единственным инженером, имевшим дело с электричеством, и то — атмосферным, был одряхлевший Зевс. По-римски — Юпитер. Он был уже на издыхании. Боги быстро стареют и мрут, когда их не боятся уже даже дети. Недавно, на моей вахте, мы слышали грустные возгласы на берегу:
— Великий Пан умер!
Бедный мой козлоногий божок. Нелегко оставаться в живых, когда вместо наяд повсюду уже — акведуки, и живут в древнеримских хрущобах, никак не уйти огородами от ревнивых мужей.
Любовь к акведукам, похоже, осталась у итальянцев поныне. Там где наши дороги вгрызались бы в скалы, итальянцы мостят эстакады. А сами дороги!.. Русские любят езду? Все наши дороги — сплошной Кэмэл Трофи. Вслед за Гоголем пристраиваюсь к великороссам, и никак не могу глядеть на них не со стороны. Особенно, как и любил "сумасшедший хохол" — с итальянского берега.
Мы стояли под выгрузкой целых пять суток: профсоюзы. Здесь — низко. Грузчику нужно будет нагнуться! Здесь — высоко. Нужен помост. А сейчас — кофи тайм.
Угнетённые пролетарии Запада? Да наш гегемон эти триста тонн шейки лангуста выгружает на промысле восемь часов всего. Правда, вместе с интеллигентской прослойкой. Штурмана и механики не освобождены от зарядки и бодибилдинга сибиряков: в трюмах — минус двадцать.
Пять вечеров итальянские старики в типично грузинских кепках и застёгнутых под ворот рубашках под потрёпанными пиджаками чинно сидели на тротуарах, всяк на своём табурете, и обсуждали, должно быть, до боли знакомое: "Вот при Цезаре…"
Пять вечеров влюблённые парочки не находили более подходящего места для поцелуев, чем напротив нашего трапа. Страстно, по-итальянски. Романтично, наверное: у корабля. Ржавого, как после тысячи месяцев рейса генуэзского галеаса в Святые Земли. На виду у вахтенного, который совета не даст только потому, что латыни матросов не учат.
Пять вечеров я смотрел, как по порту, — и никакой проходной, во зажрались! — идут на ночную рыбалку к волнолому у маяка. Семействами строго: матрона, отец с ребятнёй. С рюкзаками, удилищами, термосами. Будто в джунгли на месяц. Мамаша через час уже спит: тут же, на надувном матрасе, под пледом. Отец удит рыбу. Дети с фонариками ищут крабов.
И что им до того, что распалась и завоёвана варварами империя Цезаря и Октавиана? Даже завидно было. Хотя…
Вряд ли стоит менять место жительства для того, чтобы всей семьёй пойти на ночную рыбалку. Достаточно удочки взять.
Да, загнивают они, как при Каллигуле.
Бабы на пляжах — топлесс. Оно и понятно: знаешь, во что обошёлся твой купальник?
В парламенте — порнодивы. В местных "Мурзилках" — всё больше в коже с шипами, с плетью и кандалами. По Мессалине или по рабству тоска? Свобода — не возбуждает?
Рекомендация сексопатолога: в рейс, на полгода хотя бы. Можно даже — Мапуту, а не Кергелен.
***
Хочу тебя.
Хочу тебя на ночной рыбалке. На волноломе, на надувном матрасе.
И посреди переходящего в оргию пиршества в термах, где благопристойные матроны отдаются нумидийским рабам на глазах у тучных мужей, ублажаемых красавицами из дикой Гилеи.
Какая рыбалка? Мы успеем пока дети высмотрят крабов. Они ничего не заметят, даже лёжа уже под одним одеялом с нами. Дай лишь мне незаметно приспустить твой спортивный костюм и пристроиться сзади. Продолжай им рассказывать сказку, скользнув рукой под одеяло:
— Вот бестолковый. И попасть без меня не сумеешь…
— Кто, мама? Мальчик-с-пальчик?
— Пожалуй, действительно не великан.
Ничего, издевайся. Мой Али-баба уже проник в твою заколдованную пещеру, пробирается вглубь, осторожно, тычась в горячие влажные своды.
Рука трёт тебя ниже пупка, моя лампа волшебная. Или это из сказки про Алладина? Говори, говори, моя Шехерезада.
Ты сбиваешься, умолкаешь всё чаще, невзначай повторяя слова.
— Мама — дальше! — требует слушатель, ты согласна:
— Да! Дальше! Дальше! — прижимая своей рукой бестолковые алладиновы пальцы к тому месту лампы, где нужно тереть.
Да не так же! Я — лампа, а не сковородка! Что, уже? Выпущен джинн?
— Единоличник, а я! Мне же — мало! — чуть не плачешь ты.
— Кому, мамочка? Принцессе, или свинопасу?
— Нет, просто жирной ленивой свинье!
Какие рабы? Не настолько я толст, чтобы не выполнить эту работу. Можно и попотеть. На то и термы. (Сауна, если по-нашему, по-чухонски).
— Ты с ума сошёл? Здесь же жарко!
— Ничего, я люблю потных женщин.
— Ты с ума сошла, в бассейне вода — ледяная.
— Ой, какая висюлька! А где же?..
— Поработай хоть так, потри спинку. Нет, спинка — это значительно выше.
— Да отстань, мы же в мыле!
— Лучше сделай массаж.
— Да, вот здесь. И чуть выше. Почеши под лопаткой.
— И — ноги.
— Ноги — ниже.
— Что? Толстая стала?
— Ты готов? Или мне звать нумидийца? Нет, лежи. Я тебе покажу, как засматриваться на рабынь из Гилеи.
***
Десять лет можно отсчитывать по-разному.
Можно так: "Между тридцать первой и сорок второй серией очередной "Изауры".
Можно эдак: "Семён Осипенко", Поти, путина черноморской хамсы." То-есть: "Когда ты работал на Чёрном море, чаще бывал дома, и привозил мандарины."
Короче: "Когда мы жили ещё вместе с бабушкой, и у нас ещё не было папы."
Помню, как я родился. И не был я дома всего лишь два месяца, но Барби как-то очень быстро взрослела. Может потому, что ты первый раз подстригала ей чёлку по-взрослому, и, как взрослую, одевала на ночь в пижаму, а может, просто возраст такой — между годом-шестью и двумя годами.
