— Даже для тебя?
— Да.
— Не всегда легко быть твоим другом, Джон, — медленно произнёс Деваль.
— Согласен, — отвечал я радостно. — Но почему это должно быть легко?
Спустя какое-то время мы увидели небольшой бриг, похожий на наш. Мы находились с наветренной стороны, и я тотчас же стал травить шкоты.
— Что ты собираешься делать? — спросил Деваль обеспокоено.
— Брать на абордаж, конечно.
— Спятил ты, что ли? — воскликнул Деваль.
Я, конечно, был уже не столь глуп, чтобы прыгать на борт чужого брига и начинать беспорядочную пальбу. Единственный способ, на который следует полагаться, — это хитрость.
С борта брига нас окликнули — хотели узнать, обычное дело, кто мы, и я ответил, что мы идём из Чарльстона, штат Виргиния, к Сент-Томасу.
— Но вы же, чёрт возьми, совсем сбились с курса, — ответили с брига.
— Вот именно, — крикнул я в ответ. — Можно я к вам приду проверить маршрут?
Никто не почувствовал подвоха. На борту брига я был встречен приветливым капитаном с красным распухшим лицом. Он похлопал меня по спине, пригласил в каюту, раскупорил бутылку и даже стал предостерегать, рассказывая о том, что после Утрехтского мира, когда многие моряки потеряли работу, в Вест-Индии появилась масса пиратов. Я поблагодарил за предупреждение, расхохотался, выхватил пистолеты и направил их ему в голову.
— Чего же ты сам не остерегаешься? — воскликнул я и предложил ему позвать штурмана.
Штурман пришёл, и я приказал капитану крепко привязать его к стулу. Аналогичная процедура повторилась с каждым матросом. Когда стулья кончились, на палубе оставался только рулевой, продолжавший вести судно по курсу. Затем я произнёс короткую речь перед этими оборванцами, объяснив, как выгодно будет для них, если они станут служить у меня на борту «Дядюшки Луи». Там богатые запасы еды и питья, самые замечательные окорока и ром, и чем нас больше, тем меньше на каждого будет приходиться работы. Захватывать призы, подобные этому, не составляет большого труда, сами видите, надо лишь действовать хитростью, как я, и не будет риска для жизни или здоровья. Я сказал: если они пойдут со мной, их жизнь будет прекраснее райской. И добавил: им лучше бы воспользоваться представившейся возможностью, ибо таких предложений дважды не делают.
Произошло именно так, как это происходило обычно в то время: четверо из пятерых присоединились ко мне и помогли мне перегрузить с одного борта на другой всё, что могло иметь хоть небольшую ценность. Они, конечно, раскрыли рты, увидев, что я вышел в море чуть ли не в одиночку, и их уважение ко мне сразу повысилось на несколько градусов. А пара бутылок рома, которые они получили, когда всё было сделано, заставили их поверить, что они попали в рай. Разве не об этом они мечтают, представляя райскую жизнь?
Меня они называли капитаном, раскланивались и расшаркивались передо мною, ничего не понимая. А я орал им, что рай — это когда не надо кланяться и расшаркиваться, не надо просить о чём-то и спрашивать разрешения, не надо идти строем или вставать в шеренгу для смотра ни всем вместе, ни поодиночке. А надо самим выбирать капитана и снимать его, когда придёт такая блажь, и так далее всё в том же духе.
— Вот почему я предлагаю капитаном Деваля, — сказал я им всем вместе. — Если не ошибаюсь, он дельный малый, и у него большой опыт контрабандиста, он служил на паруснике, курсировавшем между Ирландией и Францией.
Моё предложение встретили восторженным ликованием. Им, конечно, и в голову не пришло, что в раю каждый должен думать своей головой, а когда они спохватились, было уже поздно. Деваль открыл было рот, чтобы сказать что-то, но его губы растянулись в довольной улыбке, он явно предвкушал возможность взять реванш.
— Курс вест-норд-вест, — властно приказал он чернокожему, стоявшему у руля.
— Что ты задумал? — спросил я Деваля.
— Узнаешь, как и другие, когда надо будет, — коротко ответил он.
Я не удивился. Разве лучше было бы, если бы он корчился, плакал и стонал при мысли, что ему надо править и быть капитаном? Нет, Деваль принадлежал к тем, имя которым легион и которые тут же отшвыривают стул, благодаря которому они смогли подняться выше. Но он также из тех, кто не даёт себе труда позаботиться, чтобы его шея не попала в петлю, свисающую с потолка.
Мы взяли ещё один-два брига, благодаря чему возросло доверие и тщеславие команды. Если бы я предложил переименовать наш бриг, думаю, они окрестили бы «Дядюшку Луи» в «Седьмое небо». У нас были богатые запасы рома и всего восемь крепких парней, считая и новых, появившихся после захвата последнего судна, и большинство членов команды почти всё время были в стельку пьяны. Ну и картинка! А помимо этого мы ещё к себе на корабль заполучили сущего дьявола в виде музыканта.
Я всегда недоумевал, почему пираты так ценят музыкантов и зазывают их на борт, давая обещания предоставить им всяческие льготы, свободные воскресные дни и другие поблажки? Они избавлялись от чистки гальюнов, смены парусов, даже от участия в захвате чужого судна, лишь бы играли своё тру-ля-ля, когда их об этом попросят.
Помню случай с капитаном Флинтом в его последние дни, когда его жестокость перешла всякие границы. Мы в тот раз взяли голландскую шхуну с тупыми и гордыми фламандцами на борту. Эти дураки пытались сопротивляться, так что нам пришлось поднять красный флаг и идти на абордаж. Всего за несколько минут мы заставили их покориться, но и после этого Флинт не успокоился.
— Чёртов папист, — кричал он капитану покорённого судна, с трудом отсекая голову бедняги от туловища. — Что же ты сразу не сдался и не спустил флаг, ты же рисковал жизнями невинных моряков! Сволочь!
И дальше всё в том же духе.
— А вы? — гремел он, уставившись на членов команды, которые испуганно сбились в кучку на баке. — Вы позволили ему сопротивляться. Бунт, говорю я! Почему вы не подняли бунт? Вы что, потеряли всяческий стыд? У вас что, чёрт возьми, не осталось ни капли совести и разума?
Он прицелился и сильным ударом ноги направил окровавленную голову прямо в середину кучки людей, сгрудившихся у мачты.
— Почему вы молчите?
— Пусть попотеют! — закричал Чёрный Пёс со злой ухмылкой на лице. — Дай им попотеть!
— Делайте, что хотите, — сказал Флинт, разводя руками. — Заставьте их понять, какой ценой надо платить, когда рискуешь жизнью матросов неизвестно ради чего.
Как уже говорилось, Флинт хорошо относился к мёртвым морякам. А на живых, наоборот, ему было наплевать. Может ли кто-нибудь объяснить это? Но я знал, в чём дело. Теперь он пойдёт в свою каюту, вольёт в себя бутылку рому и станет оплакивать капитана, которого только что зарубил насмерть.
