про свою судьбу понял? Тебе ж не плавать после этого, кончилась твоя карьера. После того как ты руку на штурмана поднял. Не руку, а сапог…
– На штурмана нельзя, – я сказал. – На матроса можно.
– Дурак, я жаловаться не пойду. Я тебя своими мерами калекой сделаю на всю жизнь. В порту сочтёмся, согласен?
– Хорошо бы ещё доплыть до него.
– Что за плешь? Что вы все сопли распустили!
Он повернулся, чтобы идти, и снова встал.
– А не думаешь, Шалай, что вся эта плешь – с тебя началась? Своей вины тут не чувствуешь? Я, между прочим, не доложил никому, как ты кормовой отдал. Так ты бы, дурак, благодарность поимел. А ты мне не даёшь людей поднять по тревоге. За такие вещи знаешь что полагается? Шлёпают – и будь здоров.
– Жора, что же мы делаем! Помощи у других просим, в шлюпки садимся, свой пароход покидаем, а сети – не отдаём.
– Прекрати! Ты за них не ответчик. – Вдруг он наклонился ко мне, к самому лицу: – А хочешь собой, так сказать, пожертвовать – валяй, руби вожак.
Я не ответил.
– Но не советую, – сказал Жора.
Он вынырнул, побежал по палубе, и свет в капе померк. Я сел на ступеньку. Да, так оно и выходит, что с меня началось. Если Фугле-фиорда не считать, где все решали. Вот в этом всё дело, что все. Не на кого пальцем показать. Ну, ладно, пусть на меня. Тогда чего ж я сижу, ведь топор – тут, за капом, в ящике лежит. Раза четыре стукнуть по вожаку – вот и вся жертва. Должен же я что-то для людей сделать, если я же их, оказывается, и погубил.
Вдруг я увидел – Димка стоит внизу, тусклый свет падает на него из кубрика. Не знаю, сколько он там стоял. Может быть, слышал наш разговор с Жорой.
Димка прикрыл аккуратно дверь, поднялся ко мне, сел рядом:
– Нужно что-то делать, шеф.
– Вот и я думаю. Только, наверно, поздно.
– Шеф… Правда, что плотик есть на полатях?
– А ты не видел? Ну, он всегда поводцами завален. Белый такой, с красным.
– Он надувной?
– Плотик-то? Нет, железный. Пустотелый.
– Там двое смогут?
– Ну… Вообще-то он тузик.
– Ну и что – тузик?
– Одноместный, значит. Но двое тоже смогут. Хотя опасно.
– Утонет?
– Тесно в нём, трудно грести. Ну, когда жить охота… А что, решились вы с Аликом?
Он придвинулся ко мне.
– Шеф, послушай. Это не так безумно, как кажется… Два дня мы продержимся, а там нас подберут. Здесь же промысел, проезжая дорога. Ведь глупо же, пойми, ехать в открытый гроб. Ведь все уже лежат, лапами кверху. Только мы двое… Я это сейчас понял… Шеф, мы не умрём. Это я точно говорю, умирают же не от шторма, не от голода. Только – от страха. Это доказано, шеф. Об этом книги написаны. Но мы-то не трусы! Мы хоть побарахтаемся – для очистки совести.
Говорил он прямо как проповедник. Даже глаза у него светились. И я подумал: конечно же, можно. Можно и шлюпку вывалить вторую. Можно плотики сплести из кухтылей, плоты из бочек.
– Да если бы все, как вы, – сказал я ему.
– Шеф, пошли!
Он встал, потащил меня за рукав.
– Куда?
– Пошли сядем в плотик. Пока не поздно.
– Да там же только двое сядут.
– Шеф… Все умерли от страха. А человек жив, пока он хочет жить. Ведь ты хочешь? Если сейчас не рискнём…
– Понимаешь, я ещё «деда» хочу вытащить. Я «деда» не брошу. И Шурку… И Серёгу… И кого ещё?.. «Маркони»…
– Им легче будет – с тобой заодно здесь погибнуть?
– Ну, как тебе объяснить? Да чего объяснять? Ты же Алика не бросишь?
Он не глядел на меня.
– Алика я спросил. Он не рискнёт. Шеф, тут закон простой. В плотик садится, кто хочет. Двое – значит, двое. Иначе не спасётся никто.
Он так печально это сказал, безнадёжно. Мне даже жалко его стало, вот чёрт какой…
– Ну, послушай, – я его посадил рядом. – Ну, я тебе скину плотик. И ящик притащу шлюпочный. Там галеты, вода пресная, бинты. Попробуй один. Одному же легче в тузике. Два свитера наденешь под рокан, от холода ещё умирают, не только от страха. Может быть, выгребешь. И кто тебя упрекнёт, что ты жить хотел?
– Нет, – он замотал головой. – Один умирает. Это я знаю хорошо. Какие мы все кретины! Какой я кретин!
– Да не убивайся ты, ей-богу. Если б ты по-настоящему хотел, поплыл бы и один.
– А ты?
– Ну, и я бы… Если б меня ничто не держало.
Он вздохнул:
– Нет. Ничего не выйдет.
Вышел Алик – в одних носках. Поднялся к нам.
– Ну что? – спросил беспечным голосом. – Не решаетесь, викинги?
– Ты береги тепло, – я ему посоветовал. – Без сапог не ходи, с ног всё и начинается.
– Иди спать, Алик, – сказал Димка. – Пойдём и мы ляжем. Лапами кверху.
Алик его проводил глазами и сказал мне:
– Шеф, если тут дело во мне, то я – пас. Это действительно так. Мы договорились.
Я взялся за голову.
– Не могу я вас понять. Не могу, и всё. Как это так можно договариваться?
– Тут простой расчёт, шеф. Простой и трезвый.
– Иди к богу в рай! Уйди. Я вас обоих знать не хочу.
– Зачем же злиться? На кого, шеф?
– На себя одного.
– А мы при чём?
– Оба вы такие хорошие – сил моих нет!
Я взялся за поручень, поднялся, пошёл вверх. Вдруг сорвался, полетел назад затылком, но чудом вывернулся, звериным каким-то рывком. Сердце у меня чуть не выпрыгивало.
Дрифтерский ящик я легко нашарил, но пока топор искал в темноте, среди всякого барахла, мне всё лицо искололо снегом. Я прижал топор к груди, вытер лицо, а всё не решался идти дальше, на полубак. Его и не видно было, полубака, – сплошная белая мгла и рёв. Но я-то должен был его рубить, мой вожак. То есть не самый вожак, пеньку-то что стоит перерубить, а – плетёный стояночный трос, из стальной жилы. Он и убить может. Ну, ладно, я подумал, это всё-таки моё дело вожаковое, никто за меня его не сделает. Вот разве помог бы кто…
Я увидел – Алик выглядывает, жмётся от холода.
– Пойди, – говорю ему, – к лебёдке, ты всё равно намок. Стопор ты знаешь, как отдать. Потравишь немного, а я его рубану на кипе.
– А кто это приказал?
– Э, кто приказал!
Я пошёл как слепой, нашарил трос и потом – по нему, плечом
