– В Библии сказано: «Судите их по делам их»! – воскликнул епископ Филосторгием, театрально вскинув руки. – Я всегда верил, что ты истинный христианин, сын мой. Ты доказал это делом.
С аланами поехал молодой священник с горящими от рвения глазами, тоже алан, но из Согдеи. Он пробыл в степи до весны. Когда в апреле я встретились с Гоаром, алан знал Библию лучше меня, цитировал на память большие отрывки. Вот только понимать вызубренное так и не научился. Но ведь религия – она для сердца, а не для умных.
Весной мы с аланами отправились в поход на утигуров, чтобы восполнить стада баранов. Гоар привел полторы сотни копий. Сабель тогда еще не было, хотя уже появлялись немного изогнутые палаши. И я привел полторы сотни, причем большую часть составляли всадники Оптилы. Дукс стратилат Евпатерий отпустил их с радостью, ведь в случае успеха он доложит в Константинополь о военном походе вместе с союзниками аланами против утигуров, союзников тюрок. В противном случае ничего докладывать не будет, обзовет личной инициативой отпущенных в краткосрочный отпуск солдат.
Мы не спеша скачем по степи на восток. Справа остается предгорье. Здесь утигуры пересидели зиму, теперь движутся со стадами на север. Как доложила наша разведка, один из родов примерно в суточном переходе от нас. Я ехал на Буцефале. Впереди бежал Гарри. Он уже слопал пару сусликов, еще худых и вялых, не восстановившихся после зимовки. Справа от меня – Гоар в новом ламеллярном доспехе, купленном в прошлом году в Херсоне. Слева – Оптила, мечтающий и себе купить такой же доспех, как у аланского вождя, и такого же коня, как у меня. Сзади скачут Сафрак и Хисарн. Гунимунда и скифов не стад брать, пусть занимаются хозяйством. Вместо старого гота в херсонском отряде скачут два его сына.
Мы приблизились к броду через речку. Она в этом месте разлилась широко, поэтому в самом глубоком месте коням всего по брюхо. Наш берег был выше. К реке спускается пологий овраг с песчаными склонами и дном. Вверху склоны имеют широкую канву чернозема, из которого выглядывают корни кустов. Густые заросли кустов раскинулись поверху в обе стороны от оврага. Я приказываю отряду остановиться, слезаю с коня и иду в кусты. Вовсе не по нужде. Точнее, по необходимости другого рода. Что это за кусты – не знаю, слабоват в ботанике. Высотой они мне по пояс. Листочки на кустах только появились. Я подзываю Сафрака и Хисарна, приказываю им присесть, а сам сажусь на коня. Вместе с Гоаром и Оптилой скачу на противоположный берег, а потом возвращаемся назад.
– Видны, – говорит Гоар, имея в виду Сафрака и Хисарна.
– Да, – соглашаюсь с ним. – Значит, придется поработать.
В километре от реки начинается глубокая и широкая балка. Туда и отправляется большая часть отряда, а остальные, вооружившись лопатами, роют окопы в кустах или отвозят выбранную землю подальше в корзинах и мешках. Копать заканчивают только к вечеру. Мы ночуем в балке, а утром проверяем работу. Теперь засаду не обнаружишь даже с трех метров. Затем недолго репетируем: часть отряда заезжает в реку с противоположного берега, а остальные по команде встают и натягивают луки. Херсонцы делают это механически, потому что привыкли к учениям, а аланов забавляет новая игра. Затем движемся дальше, напрямую к стойбищу утигуров.
На ночь останавливаемся на привал возле рощи километрах в семи от цели. Костры не зажигали, перекусив хлебом с сыром и вином. Я поймал себя на мысли, что абсолютно спокоен. Даже азарта нет. Слабость противника расслабляла меня.
С наступлением утренних сумерек надели броню на себя и коней, построились клином. Вьючных лошадей оставили возле рощи под охраной пяти херсонцев. Молодые аланы ни за что не соглашались.
Отряд поскакал легкой рысью. По мере приближения к стойбищу ускоряли ход. От прохладного ветра у меня заслезились глаза. Вытереть их не мог, потому что обе руки заняты. Пришлось часто моргать. Из-за этого я стал различать стойбище, когда до него осталось километра три и даже меньше. Там суетились люди, лаяли собаки, ржали кони. Ни намека на сопротивление. Несколько всадников уже сматывались. Пусть убегают. Мне лишние трупы не нужны, а овец они с собой не угонят и много барахла не увезут. Я погнал Буцефала галопом. Строй сразу распался, начал расширяться в стороны. Всадники в легких доспехах, кони которых устали меньше, вырвались вперед.
Боя, как такового, не было. Мои успели убить десятка три замешкавшихся утигуров. Я – никого. Не было желания. Дальше был непродолжительный грабеж, сбор овец, которых распугали утигуры, упаковка и погрузка трофеев, легкий завтрак – и в обратную дорогу. Потери – один раненый херсонец. И того пырнула ножом баба. Наверное, за то, что забыл сказать «люблю», когда полез на нее.
На этот раз в засаде пришлось ждать недолго. Утигуры, сотен пять-шесть, быстро скакали по нашим следам. Метрах в ста впереди разведка из десяти человек. Зайдя в реку, они остановились, давая коням напиться. Я боялся, чтобы какой-нибудь нервный херсонец или алан на выстрелил по ним. Не случилось. Разведка медленно пересекла реку и начал подниматься по оврагу. Наверху они остановились, осмотрели степь впереди. И поскакали дальше, к балке, куда вели следы.
Основной отряд зашел в реку. Кони сразу начали пить воду. Отряд разбрелся вширь. Потом поехали дальше, уплотняясь при приближении к оврагу. Когда первые всадники въехали в него, я кивнул головой Гоару и нажал на курок арбалета. Болт попал в правую часть груди переднего утигура, одетого в чешуйчатую броню. Раздался свист Гоара (я свистеть громко не умею), который встал и выстрелил из лука. Сразу встали и остальные наши лучники. Стрелы полетели в утигуров с двух сторон. На мгновение их отряд замер, теряя бойцов, а потом утигуры громко закричали и, поворотив коней, поскакали к противоположному берегу, поднимая фонтаны брызг. В спину им летели стрелы и болты. Убитые и раненые падали в воду, отчего она становилась розовой. На мелководье у противоположного берега лежал игреневый – рыжий с белыми гривой и хвостом – конь. К нему подволокло труп человека, прижало к спине. Казалось, что мертвый человек взобрался на мертвого коня, и они сейчас так, на боку, и поскачут по воде.
Оставшиеся в живых утигуры, не оглядываясь, мчались по степи. Их осталось не меньше трех сотен. Если бы развернулись, заехали нам с тыла, то неизвестно, чем бы закончилось сражение. Но в тылу у нас была только их разведка, которая сматывалась от выскочивших из оврага конных аланов, охранявших нашу добычу.
У готской деревни на границе степи и предгорий разделили добычу. Я забрал десятую часть. Золотом, серебром и овцами. Остальное разделили напополам между херсонцами и аланами, а потом каждый отряд разделил добычу между воинами. Гоару и Оптиле полагалось по пять частей, остальным по одной. У херсонцев не обошлось без ссор, потому что коней на всех не хватало. Я успокоил их, сказав, что пойдем еще раз, и тогда коней получат те, кому не достанутся сейчас. Особого желания у меня не было, но я осенью пообещал Гоару: сколько овец он продаст херсонцам, столько и получит весной.
